Закон Моисея
Шрифт:
— Холмы. Закат. Это напоминает мне Санпит. Санпит казался мне красивым, когда я не мучился от похмелья.
— Леван тоже.
Я пристально разглядывал рисунок. Ребенок вместе со своей мамой верхом на лошади по имени Калико. Высокая женщина сидит, наклонившись в седле, ее светлые волосы имели лишь бледные очертания на фоне более яркого розового и красного — цветов уходящего солнца.
— Она похожа на Джорджию, — задумчиво рассуждал я.
Женщина на моем рисунке со спины выглядела как Джорджия. Я почувствовал, как внезапно сдавило грудь, и встал, направляясь прямо к картине.
— Она выглядит как Джорджия, Тэг, — снова произнес я уже громче и услышал панику в своем голосе.
— Джорджия. Девчонка, которую ты никак не можешь забыть?
— Что?
— Ой, да ладно тебе, мужик! — со стоном высказался Тэг, наполовину смеясь. — Я уже давно тебя знаю. И за это время ты ни разу не заинтересовался женщиной. Ни одной. Не знай я тебя лучше, решил бы, что ты в меня влюбился.
— Я видел ее в прошлую пятницу. Я встретил ее в больнице.
Я даже не мог возразить ему. Меня тошнило, а руки тряслись так сильно, что я закинул их за голову, сцепив в замок, чтобы скрыть дрожь.
Тэг выглядел ошеломленным не меньше моего.
— Почему ты ничего не сказал?
— Я увидел ее. Она увидела меня. И… теперь я вижу маленького ребенка.
Я бросился в свою спальню вместе с Тэгом, следующим за мной по пятам, и охвативший меня ужас гудел по венам, словно я накачался чем-то токсичным.
Я стащил свой старый рюкзак с полки шкафа и начал рывком доставать из него вещи. Мой паспорт, восковой карандаш, завалявшийся арахис, кошелек с какой-то валютой, которая так и не была потрачена.
— Где оно? — бушевал я, расстегивая карманы и обыскивая каждое отделение старой сумки, словно наркоман в поисках таблеток.
— Что ты ищешь? — увлеченный и в то же время обеспокоенный Тэг стоял в стороне и наблюдал, как я растерзываю на части свой шкаф.
— Письмо. Письмо! Джорджия написала мне письмо, когда я был в «Монтлейке». И я никогда не открывал его. Но сохранил! Оно было здесь!
— В Вене ты положил его в один из тех тубусов, — непринужденно ответил Тэг и сел на мою кровать, опершись локтями о колени и наблюдая за тем, как я теряю остатки самообладания.
— Откуда, черт тебя подери, ты знаешь об этом?
— Потому что ты повсюду таскался с этим конвертом. Тебе повезет, если он еще не развалился.
Я уже зарывался глубже в шкаф, доставая тубусы со скрученными в рулон работами, которые накопил за время путешествия и все никак не мог оформить их в рамку и выставить. Со всех уголков света мы отправляли вещи отцу Тэга, и он складывал их в комнате для гостей. Когда мы осели, он привез их нам. Четыре года путешествий и покупок, и все это добро полностью заполнило кузов его прицепа для перевозки лошадей. Мы быстро сдали все в складское хранилище, особо не заинтересованные разбираться с этим. К счастью, тубус, о котором упомянул Тэг, все еще должен был находиться где-то в моем шкафу, потому что Тэг был прав. Я всегда держал письмо при себе, повсюду носил с собой, словно дорогой сердцу медальон, который я даже никогда
— Оно было в маленьком… — начал Тэг.
— Ты читал его? — прокричал я, лихорадочно роясь в вещах.
— Нет. Не читал. Я хотел. Думал об этом.
Чтобы сберечь его, я положил письмо обратно в конверт, когда уезжал из «Монтлейка». Я нашел тубус, уверенный, что он был именно в нем, и сорвал крышку зубами, бросаясь на колени и вытряхивая содержимое, словно ребенок в Рождественский день. Конверт беспрепятственно выскользнул и приземлился на мои колени. И как тот ребенок в Рождество, который что-то открыл и не мог решить, нравится ли ему это, я точно так же смотрел на конверт.
— Оно выглядит так же, как и всегда. Каждый раз ты просто сидел и смотрел на него, — произнес Тэг, растягивая слова.
Я кивнул.
— Хочешь, чтобы я прочитал его? — сказал он более любезно.
— Я кретин, Тэг. Ты ведь знаешь об этом? Я вел себя как придурок тогда, с Джорджией, и я нисколько не изменился.
— Ты беспокоишься о том, что я больше не буду любить тебя после того, как прочту его?
В его голосе слышался намек на улыбку, и это помогло мне дышать.
— Хорошо. Да. Прочитай его, потому что я не могу.
Я протянул ему письмо, борясь с желанием заткнуть пальцами уши.
Он открыл конверт, развернул листок бумаги, заполненный написанными Джорджией словами, и какое-то время просто молча смотрел на него. А затем он начал читать.
«Дорогой Моисей, я не знаю, что сказать. Я не знаю, что чувствовать. Единственное, что я знаю, что ты там, а я здесь, и я еще никогда за свою жизнь не была так сильно напугана. Я продолжаю приходить к тебе и продолжаю жить, не видя тебя. Я волнуюсь за тебя. Я волнуюсь за себя.
Увижу ли я тебя снова когда-нибудь?
Боюсь, что ответ — нет. И если это так, то ты должен знать, что я чувствую. Может, однажды ты будешь способен поступить также. Мне бы очень, очень хотелось узнать, что чувствуешь ты, Моисей.
Итак, начнем. Я люблю тебя. Правда. Ты пугаешь меня, и очаровываешь, и заставляешь одновременно желать сделать тебе больно и исцелить тебя. Это странно, что я хочу сделать тебе больно? Я хочу причинить тебе такую же боль, какую ты причинил мне. И несмотря на это, мысль о твоих страданиях вызывает страдания у меня. Есть ли в этом какой-то смысл?
Второе. Я скучаю по тебе. Я очень по тебе скучаю. Я могла наблюдать за тобой весь день. Не потому, что ты внешне красив, хотя так оно и есть, не потому, что ты можешь создавать красивые вещи, что ты и делаешь, а потому, что есть в тебе что-то, что притягивает меня и дает уверенность в том, что если бы ты только впустил меня, если бы ты только любил меня в ответ, у нас была бы прекрасная жизнь. И я бы действительно хотела, чтобы у тебя была прекрасная жизнь. Больше, чем все остальное, я бы хотела этого для тебя.