Закон Моисея
Шрифт:
Когда его дедушка продолжал пытаться проникнуть, я сопротивлялся. Мне нравился Чез, и мне не нужно было оружие против него. У меня не было ни малейшего желания обидеть его. С тех пор как меня приняли, у меня все лучше получалось сдерживать стены воды вокруг себя. Мне нечем было заняться, кроме практики и посещения бесконечных сеансов психотерапии, которые не имели особого воздействия, хотя, что удивительно, и не причиняли вреда. Но постоянный контакт с Чезом, казалось, усиливал связь его дедушки со мной, и я мог ощущать его присутствие на другой стороне, и то, как он ждал возможности пробраться. Поэтому я позволил ему
Дедушка Чеза любил его. Поэтому я рассказал Чезу то, что видел, то, что его дедушка продолжал показывать мне. И Чез слушал, а его глаза становились огромными на его черном лице. На следующий день он не вышел на работу. Но еще днем позже он пришел и поблагодарил меня. И после этого он заплакал. Он был большим, словно гора, черным парнем. Гораздо больше меня. Гораздо сильней меня. Но он рыдал как ребенок и обнимал меня так крепко, что я не мог дышать. И я понял, что это не всегда должно быть оружием. То, что я могу делать, не обязательно должно причинять людям боль.
— Моисей? — Тэг вытянул меня из размышлений.
— Да?
— Не пойми меня неправильно… но, если ты знаешь, что есть что-то большее, и это не что-то плохое, не пугающее, что это не зомби-апокалипсис, и там нет огня и серы… по крайней мере, если судить по твоим словам, тогда почему ты здесь?
Его голос был таким тихим и пронизанным эмоциями, я был убежден, что бы я ни сказал, ему ничего не поможет. Пророк или нет, я не был уверен, знал ли я ответ. Я задумался на минуту, и, наконец, у меня появился ответ, который казался правильным.
— Потому что я по-прежнему буду собой, — отозвался я. — И ты по-прежнему будешь собой.
— Что ты имеешь в виду?
— Мы не можем сбежать от самих себя, Тэг. Здесь, там, на другом конце света или в психиатрической лечебнице в Солт-Лейк-Сити. Я — Моисей, а ты — Тэг. И это никогда не изменится. Поэтому выясним ли мы это здесь или там, но нам все равно придется с этим справляться. И смерть ничего не изменит.
Останки Молли Тэггард были доставлены в Даллас для погребения, Давид Тэггард решил выставить ранчо на продажу, и нам с Тэгом обоим была назначена выписка из «Психиатрической больницы «Монтлейк». У меня было немного денег и одежда, хотя я и не нуждался в ней в течение своего пребывания там. Моя одежда была упакована в коробки и отправлена в «Монтлейк», когда собственность моей бабушки была разделена между ее детьми, по крайней мере, та ее часть, которую она не оставила мне.
Спустя примерно две недели, как я поступил в больницу, адвокату позволили увидеться со мной. Он рассказал мне о бабушке. Рассказал, что она умерла от естественных причин, это был инсульт. А затем он поведал, что она оставила мне десять акров земли в северной части города, свой дом, машину и все сбережения на ее счете, которых было не так много. Мне не нужен был дом Джиджи, когда ее не было в нем. Джиджи не ждала моего возвращения. Шериф дал ясно понять, что никто не хотел, чтобы я возвращался. Я спросил адвоката, могу ли продать дом.
Адвокат считал, что никто не купит его. Земля бы продалась — он уже нашел покупателя — но никому не был нужен дом. Маленький город и трагедия вроде этой всему причина. Я попросил его заколотить дом ради
Я предполагал, что моя многочисленная семья теперь любила меня еще меньше, чем раньше, и я знал, что мне были не рады в любом из их домов, что было хорошо. Я не хотел находиться здесь, и это правда. Но я не знал, куда мне податься. Так что, когда Тэг поднял эту тему в ночь перед нашей выпиской, у меня было не так много причин, чтобы остаться.
— Когда выберешься отсюда, куда пойдешь?
Тэг задал мне вопрос за обедом, уткнувшись глазами в свою еду и положив руки на стол. Он мог съесть почти наравне со мной, и я был уверен, что персонал кухни «Монтлейка» насладится маленькой передышкой после нашего отъезда.
Я не хотел обсуждать это с Тэгом. На самом деле я вообще ни с кем не хотел обсуждать это. Поэтому я сосредоточил взгляд на окне левее головы Тэга, давая понять, что разговор закончен. Но Тэг был настойчив.
— Тебе уже восемнадцать. Официально ты не находишься больше в лапах системы. Поэтому куда ты собираешься отправиться, Мо?
Я не знаю, почему он считал, что мог так называть меня. Я не давал на это своего разрешения. Но это было в его стиле. Влезать в мои дела. Подобно тому, как Джорджия обычно делала. Я мельком взглянул на Тэга, а затем пожал плечами, словно это было не так важно.
Я находился здесь несколько месяцев. В Рождество, в Новый год и на протяжении всего февраля. Три месяца в психиатрическом заведении. И я желал того, чтобы остаться.
— Поехали со мной, — сказал Тэг, бросив салфетку и оттолкнув поднос.
Я вскинул на него изумленный взгляд. Я помнил звуки рыданий Тэга, вопли, эхом отражавшиеся от стен коридора, в тот день, когда его привезли и поместили в психиатрическую лечебницу. Он поступил почти на месяц позже меня. Я лежал в своей кровати и слышал, как персонал пытался справиться с ним. На тот момент, я еще не знал, что это был именно он. Только позже я сложил два и два, когда он рассказал мне, что его привело в «Монтлейк». Я размышлял о том, как он напал на меня, размахивая кулаками, о его яростном взгляде в тот момент, о том, как он почти слетел с катушек от боли и душевных переживаний на сеансе с доктором Анделин. Тэг прервал поток моих мыслей, продолжая разговор:
— У моей семьи есть деньги. Мы больше ничего не имеем, зато у нас есть куча денег. А у тебя ни хрена нет.
Я сохранял равнодушие, ожидая продолжения. Это было правдой — у меня ни хрена не было. Тэг был моим другом, первым настоящим другом, помимо Джорджии. Но я не хотел связываться с заморочками Тэга, хорошие они или плохие, а у Тэга было полно и того, и другого.
— Мне нужен кто-то, чтобы быть уверенным, что я не покончу с собой. Мне нужен кто-то достаточно крупный, чтобы удержать меня, если я решу напиться. Я найму тебя, чтобы проводить со мной каждую минуту бодрствования, пока я не пойму, как оставаться трезвым и не иметь желания перерезать себе вены.