Закон Моисея
Шрифт:
— Кто-нибудь пришел за тобой, когда ты умер, Илай? — произнес я чуть ли не с мольбой в голосе, мне нужно было это знать.
— Да. Джиджи. И бабушка тоже.
— Бабушка?
— Твоя мама, глупенький.
Я широко улыбнулся, потому что он напомнил мне Джорджию, но улыбка исчезла практически сразу.
— Не знал, что моя мама будет здесь. Она была не очень хорошим человеком, — ответил я тихо. Меня удивило, что он зовет ее бабушкой, словно она выполняла эту роль так же хорошо, как делала Джиджи по отношению ко мне.
— Некоторые люди хотят быть плохими. Некоторые — нет. Бабушка не хотела
Это была настолько фундаментальная идея, высказанная с такой детской непосредственной мудростью и с таким простым пониманием добра и зла, что я не знал, как отреагировать, кроме как спросить:
— Можно я обниму тебя, Илай?
Он улыбнулся и тут же оказался в моих объятиях, обняв меня за шею. Я прижался головой к его кудряшкам и почувствовал, как темные шелковистые пряди щекотали мой нос. Илай пах детской присыпкой, недавно скошенной соломой и свежевыстиранным бельем. Я уловил легкий аромат духов Джорджии, словно она так же, как и я, крепко обняла Илая прямо перед тем, как он покинул ее, захватив с собой частичку нее. Он был таким теплым, и щекотал меня завитушками волос, когда прижался своей мягкой щекой к моей.
Когда нам снится сон, мы не знаем, что спим. В наших снах наши тела имеют массу, мы осязаем, целуем, бежим, чувствуем. Наши мысли каким-то образом создают реальность. И здесь было что-то вроде этого. Я знал, что у меня не было тела так же, как и у Илая. Но это не имело значения. Я мог прикоснуться к Илаю, держать его в объятиях. Я обнимал своего сына. И я не хотел никогда покидать его.
Илай слегка отклонился и посмотрел на меня серьезным взглядом. Его карие глаза так походили на глаза его матери, что я хотел утонуть в них. Затем он убрал руки с моей шеи и взял в свои маленькие ладошки мое лицо.
— Ты должен сделать выбор, папа.
Джорджия
По пути в госпиталь Моисей умер. Именно это мне сказали позже. Нам не разрешили поехать вместе с ним. Поэтому мы с Тэгом запрыгнули в его «Хаммер» и помчались следом за машиной скорой помощи, побив все мыслимые скоростные рекорды, и влетели в приемной отделение, когда наконец-таки добрались до Нефи.
А потом мы ждали, вцепившись друг в друга, в то время как врачи пытались вернуть Моисея к жизни. Лицо Тэга стало бледным, а руки дрожали от омерзения, когда он рассказал мне, что считает, что это Джейкоб Доусон убил его сестру и, вероятно, остальных девушек тоже.
— Моисей звонил мне сегодня утром, Джорджия. Он интересовался клеймом Калико — буква «А», обведенная в круг. Это не давало мне покоя. В конце концов, я позвонил своему отцу и спросил его об этом. Так, на всякий случай. Вдруг он что-то знал. И он сказал мне, что это клеймо принадлежит Джейкобу Доусону. Мы купили у него пару лошадей тем летом, когда Молли исчезла. У лошадей было именно такое клеймо. Мой отец даже отдал одну из них Молли.
— «Ранчо Андерсон», — оцепенело сообщила я. — Мать Джейкоба Доусона была из семьи Андерсон. Она унаследовала ранчо, а ее брат мельницу после смерти их отца. Когда шерифу Доусону исполнилось двадцать один, она передала ему в управление ранчо и весь домашний скот.
В госпиталь приехала целая куча полицейских. Некоторые
Затем приехали мои родители и в полголоса рассказали с долей неверия, что во внедорожнике Джейкоба Доусона нашли связанную и накачанную наркотиками Лизу Кендрик. Это обстоятельство перевернуло мир вверх ногами. По иронии судьбы именно Джейкоб Доусон когда-то сказал мне: «Никогда нельзя ослаблять бдительность рядом с животными. Как только ты думаешь, что понимаешь их, они делают что-то абсолютно неожиданное». Ему ли было не знать.
Когда у меня больше не осталось сил быть стойкой, я нашла маленькую часовню, уткнулась лицом в испачканные кровью ладони и шепотом заговорила с Илаем. Я рассказала ему о Моисее и нашей истории, о том, как он появился на свет, о том, что в нем было все лучшее от нас обоих. А потом со слезами на глазах я попросила, чтобы он еще раз вернул Моисея ко мне, если мог.
— Верни его, Илай, — молила я. — Если у тебя есть хоть какая-то сила в том месте, верни его.
Моисей
Еще в самом начале я сказал, что потерял его. В тот день, когда я встретил Илая, его уже не было. Я знал, что он умер. Я знал, но это по-прежнему причиняло боль. Невыносимую боль. Я лишился его не в том же смысле, как Джорджия. Но все же потерял. Потерял прежде, чем узнал. И я был к этому не готов.
И с каждым днем, когда я начинал любить его все сильнее и сильнее, когда я наблюдал за ним, когда он показывал мне свою короткую жизнь и огромную любовь, становилось все труднее. По правде говоря, несмотря на то, что это все, что у меня было, я бы с радостью выбрал для себя другую участь. Что угодно, только не это. Но именно это было дано мне. А я был не готов.
Я не могу описать, каково это прощаться. Каково это сделать выбор. К счастью, все решилось само, и мне не пришлось выбирать. Я держал своего мальчика в объятиях и слышал голос его мамы, доносящийся откуда-то издалека, и рассказывающий ему нашу с ней историю. Историю о том, как родился Илай, как он умер, и как он, будучи на том свете, примирил нас. И мы с Илаем слушали вместе.
Первые несколько слов в каждой истории всегда даются особенно тяжело. Ты произносишь их почти неохотно, через силу, но это обязывает завершить рассказ. Если ты начал, то обязан довести до конца.
А мы еще не закончили. Я и Джорджия, мы не закончили. Я понимал это. И Илай тоже.
— Ты должен идти, папа, — прошептал он.
— Я знаю.
Я почувствовал, что стал скользить, почти падать. Ощущение было схоже с тем, которое я испытывал, когда призывал воду.
— Спокойной ночи, вонючка Стьюи, — я услышал, как он произнес с улыбкой в голосе.
— Спокойной ночи, жадина Бейтс, — ответил я, мой язык настолько отяжелел, что я едва мог сказать хоть слово.
— Скоро увидимся, папа упрямец.