Закон Моисея
Шрифт:
На рассвете я выполз из кровати и, натянув ботинки и куртку, направился из комнаты, планируя уйти не дальше задней двери. Мне было необходимо закончить начатое, и если действительно на горизонт надвигался снег, то я хотел все завершить в ближайшее время. Когда я покидал комнату, то мельком увидел рисунок, который начал предыдущей ночью — изображение Джорджии со стороны изящной спины и моей головы, склоненной над ней. Я был готов сделать больше. Был готов украсить стены нашими рисунками, лишь бы убедить себя в том, что Джорджия принадлежит мне, а я ей. И, может быть, тогда я бы избавился от чувства страха.
Утро выдалось холодное. Холоднее, чем предыдущее, и я обдумывал, не вернуться
Оно взошло над холмами на востоке, и его лучи крадучись двигались по темной долине, заставляя меня оторвать взгляд от веранды, чтобы понаблюдать за его восхождением. С опозданием раздался крик петуха, вызывая у меня смех своими никудышными усилиями. Я услышал фырканье лошадей в ответ на кукареканье и оглядел поле, заметив лошадей Джорджии, скопившихся неподалеку. Калико отделилась от остальных и снова тихонько заржала, покачивая головой и вытягивая ноги, словно знала, что я наблюдаю за ней. Она побежала галопом через поле, затем развернулась и поскакала обратно, встряхивая гривой, словно с благодарностью приветствуя рассвет. Сакетт присоединился к ней, гоняясь по пятам и игриво подталкивая ее, и я улыбнулся, когда вспомнил, как однажды сравнил эту пегую лошадь с Джорджией. Несколько минут я наблюдал за тем, как они резвятся, прежде чем мой взгляд приковало нечто, на что я раньше не обращал внимания. Возможно, это случилось из-за того, что все мое внимание всегда было сосредоточено на Джорджии, пока она работала с лошадьми, или из-за того, что единственный раз, когда я оказался в непосредственной близости к Калико, она стояла позади моей спины. На бедре Калико стояло клеймо, и оно отличалось от клейма Сакетта.
Я поставил вниз ведро с краской, положил кисточку сверху и прошел вдоль заднего двора Джи, чтобы посмотреть поближе. Сакетт и Калико наблюдали за тем, как я приближаюсь к ним. И хотя Калико вскидывала голову, бегая рысью по кругу, ни один из них не убежал от меня. Прогресс на лицо. Но когда Калико притормозила возле забора, разделяющего нас, я встал как вкопанный. На левом боку Калико было клеймо в виде прописной «А», обведенной в круг. Точно такая же «А», как на тесте Молли по математике. Точно такая же, как на вывеске стоянки для грузовиков, граничащей с полем, где нашли останки Молли. Я почувствовал, как у меня волосы встали дыбом, а желудок еще сильнее сжался в узел. Илай все показывал и показывал мне Калико. С самого начала. И я не мог не задаться вопросом, что если это была не просто сильная привязанность к животному.
Я намеривался зайти внутрь и подняться к Джорджии, но вместо этого вытащил свой телефон из кармана и набрал номер Тэга в надежде, что он услышит звонок в семь утра вторника и ответит. Он не всегда был ранней пташкой.
— Мо, — Тэг ответил после третьего звонка, и я был уверен, что он уже давно не спал. Его голос звучал взвинчено, обычно таким он становился после пары часов в зале, где Тэг кого-то колотил.
— Тэг.
— Теперь, когда мы вспомнили имена, что дальше?
— У Калико, лошади Илая, клеймо на заднице, которое отличается от клейма остальных лошадей Джорджии. Почему так может быть?
— Они купили ее уже после того, как ту клеймили, — просто ответил Тэг. И я кивнул в ответ, хотя он и не мог меня видеть.
— У Калико клеймо в виде обведенной в круг буквы «А», Тэг. Круг с большой «А» внутри.
Я ждал, веря, что он понимал всю важность сказанного.
Несколько
— Это может быть простым совпадением, — в конце концов, ответил Тэг, но я знал, что он в это не верил. По своему опыту я был уверен, что это не было совпадением. Да и Тэг провел со мной достаточно времени, чтобы тоже понимать это.
Я выругался, используя несколько любимых словечек Тэга, и услышал страх и растерянность в этом восклицании.
— Что происходит, чувак? — спросил Тэг.
— Я не знаю, Тэг. На данный момент у меня есть мертвая мать, показывающая странные сны, еще больше умерших девушек, появляющихся на моей стене, сын, пытающийся мне сказать что-то, чего я не понимаю, и женщина в моей кровати, которую я боюсь потерять.
Я начал тереть лицо, неожиданно почувствовав усталость и испытывая единственное желание просто остаться в постели вместе с Джорджией. Я не смог бы потерять ее, если бы не отходил от нее ни на шаг.
— Что еще Илай показывает тебе? Кроме лошади.
Я был благодарен Тэгу за то, что он никак не прокомментировал мои слова о женщине в моей постели. Хотя и знал, что он хотел. Я практически слышал, как испытываемая им сдержанность трещала на телефонной линии.
— Всё. Да что угодно, — вздохнул я. — Он показывает мне все подряд.
— Но чаще всего. Что он тебе показывает?
— Калико, Джорджию. Дурацкого вонючку Стьюи и его Головорезов.
— Что за головорезы? — резко бросил он.
— Нет, не в этом смысле. Это название книги, которую Джорджия всегда читала Илаю.
Но даже когда я произнес это, я не был в этом столь уверен. Я расхаживал из стороны в сторону, пока говорил, и пошел обратно через двор. Джорджия стояла в проеме раздвижных стеклянных дверей, держа в одной руке чашку кофе, а другой придерживая одеяло, которым я ее укрыл. Взъерошенные волосы были рассыпаны на ее плечах, а лицо все еще оставалось сонным. И этого было достаточно, чтобы мои колени подогнулись, а все мысли о головорезах вылетели из головы.
— Я должен идти, Тэг. Женщина в моей постели проснулась.
— Везучий сукин сын. До скорого, Мо. И не забудь спросить у нее, откуда взялась та лошадь.
30 глава
Джорджия
Илаю никогда не нравился какой-то один конкретный цвет. Он все никак не мог определиться, и каждый день менял свое мнение по поводу любимого цвета: то оранжевый, то насыщенно красный, как яблоко, то голубой, как небо, то зеленый, как сельскохозяйственная техника фирмы «Джон Дир». На желтом он задержался на целую неделю, так как это был цвет заката, но потом все-таки передумал и заявил, что самый лучший цвет это коричневый, потому что у Илая, меня и Калико карие глаза. А еще грязь тоже коричневая, а Илай действительно любил копошиться в грязи. Но всякий раз, когда кто-нибудь спрашивал, какой его любимый цвет, он всегда отвечал что-то новое, пока однажды не сказал «радужный».
В прошлом году в годовщину его смерти я купила пятьдесят больших шаров самых разных цветов, какие только смогла найти, чтобы не мучиться с их транспортировкой, арендовала баллон с гелием и провела небольшую закрытую церемонию, в загоне запустив их в небо. Я думала, это позволит мне чувствовать себя лучше, но, когда я отпустила воздушные шары и наблюдала за тем, как они поднимались все выше и выше, меня охватило горе. Я смотрела, как эти хрупкие маленькие шарики ярких жизнерадостных расцветок улетали прочь, становились для меня недостижимыми и уже больше никогда не вернутся.