Закон парных случаев
Шрифт:
Оставалось только одно: ехать на Васильевский на свой страх и риск. Даже если б я переселился к Жене, все равно надо было взять какую-нибудь одежду и, как минимум, зарядное устройство для телефона. А я даже не мог Виктора предупредить. Хуже всего было то, что ключ от квартиры остался у него. Накануне он собирался вернуться домой после обеда, и я отдал ему ключ, чтобы он не ждал меня под дверью. Поэтому вполне вероятным было то, что я мог приехать и, как говорила мама, «поцеловать дверь».
Я представил, как топчусь на лестничной площадке или во дворе – и тут появляется пучеглазый. С большим-пребольшим ножом. И медленно-медленно идет мне
Прекрати, Мартин! Прекрати это немедленно.
Мы с тобой уже поняли: ты – трус. Патологический трус. А это главное: осознать свой порок. И тогда уже с ним можно бороться. Это как в медицине: главное – поставить правильный диагноз и соответственно начать лечение. А как борются со страхом? Правильно, осознанно идут ему навстречу. Только не так, как это делают маньяки, которые сражаются со своими потаенными страхами, обращая травмирующую ситуацию против других людей. Нет, ты сейчас поедешь туда, войдешь во двор… Нет, ты не кивай, пожалуйста, головой, как цирковая лошадь на арене. Будь добр, представляй все детально. Так сказать, пошагово.
Вот ты входишь в подворотню, осматриваешься и идешь дальше. Спокойно. Ни малейшей тени паники.
Так я говорил себе и действительно представлял каждый свой шаг через двор. Положение руки в кармане с шокером. Каждое свое возможное движение. Пучеглазого. Нож в его руке. Ну да, тот нож он бросил к моим ногам, но что мешает ему взять другой?
Тут мне в голову пришла мысль, которая чуть было напрочь не перечеркнула весь мой аутотренинг.
А что, если на этот раз у него будет пистолет?
Прекрати! Не будет у него никакого пистолета.
Откуда ты знаешь?
От верблюда. Заткнись, твою мать!
Кажется, последнюю фразу я произнес вслух. Встречная женщина посмотрела на меня, приподняв брови, и состроила брезгливую гримаску.
Хоть я и сам говорил с акцентом, меня всегда смешили русские ругательства в исполнении иностранцев. Особенно мат и его заменители. В школе я этого наслушался предостаточно. Вернее, это меня даже не смешило, а вызывало какую-то стыдную неловкость. Как будто человек, с которым я шел по улице, уселся по большой нужде прямо посреди дороги. Сходное чувство у меня вызывали, пожалуй, только мамин любимый русский сериал про няню Вику и песня «прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко», которую нас заставляли разучивать на уроках пения.
Я пытался думать о чем-то другом. Не получалось. Похоже, сейчас для меня остались только две темы: как выжить и что сделала мама. Даже Женя отступила куда-то на второй план. Думать о пучеглазом было страшно. О маме – невыносимо.
Меня охватило отчаяние. Я снова вспомнил ощущение тонкого слоя белого снега над бездонным черным болотом. Это было болото лжи. Всю свою жизнь я провел над ним. Достаточно было неверного шага, чтобы провалиться и утонуть. И вот теперь я тонул. Тонул в этой многолетнем обмане, захлебываясь тоской и – несмотря ни на что! – любовью к тем, кто врал мне всю жизнь.
Нет, они не врали. Они просто вели себя точно так же, как вел себя я. Не говорил правду. Или говорил ее безопасную часть. Это была моя излюбленная тактика. Ведь формально мне не в чем было себя упрекнуть: я не сказал ни слова лжи. Или же я поступал так, бессознательно копируя, чувствуя, что это же делают и они?
В какой-то момент мне все стало безразлично.
Я подошел к подворотне и вошел под арку. Совсем не так, как представлял себе только что. Вошел быстро и не глядя по сторонам. Захотелось достать и кармана шокер и зашвырнуть его куда-то за мусорные баки. И будь что будет. Если Богу угодно, чтобы я тоже умер, - ну и пусть.
Вот и дверь парадного. Какая-то темная фигура бросилась мне наперерез.
Мне было лет семь, когда мы гуляли за городом и я упал в пруд для разведения карпов. В Чехии мягкие зимы, сильные морозы редкость. Но в тот день подмораживало, и пруд подернулся тонким ледком, острым, как бритва. Я бросал на него камни, палки и радовался, когда удавалось пробить прозрачную поверхность. Вода выплескивалась из дыры, как мне казалось, с сердитым шипением, я смеялся и обидно показывал ей язык. А потом, замахнувшись очередным камнем, поскользнулся и упал на лед сам. Он тоненько хрустнул подо мной и подался. У берега было мелко, но холодная вода обожгла.
Что-то похожее я почувствовал, уловив краем глаза движение этой фигуры. Ледяной холод, который обжигал. И тут же – сумасшедшее желание жить. Любой ценой.
Мгновенно сдвинув переключатель, я вытащил шокер из кармана и не глядя ткнул им в нападавшего…
55.
– Ну ты, Мартин, и мудила, - сказал Ванька, отчаянно морщась и пытаясь подняться.
Он тоже говорил по-русски с акцентом, почти незаметным, но все же. Я вспомнил, как только что думал о своих ассоциациях, связанных с русским матом в устах иностранца, и усмехнулся.
– Еще и ржет, зараза! Кстати, наздар [11] 1!
– Откуда ты взялся? – я протянул Ваньке руку, и он с кряхтением встал с асфальта, потирая плечо, - видимо, туда угодил разряд шокера.
– Я б тебе ответил, но не знаю неприличной рифмы к «откуда».
Я знал, но подсказывать не стал. Еще чего!
– Из Москвы, откуда еще. Позвонил матери, она рассказала, что у вас произошло, да? Ты это… Я тебе соболезную. Правда.
– Спасибо. Ты прости, что я так. Не сообразил, что это ты. Подумал, что… Ладно, пойдем.
11
1 Nazdar – привет (чеш.)
Ванька подхватил стоящую у двери сумку, и мы вошли в парадное.
– Я тебе позвонил вчера, думал, встретишь на вокзале. Мужик какой-то сказал, что ты будешь вечером, да? Вечером еще раз позвонил – все равно нет. Ну а с мобильника потом уже не стал перезванивать, решил, что сам как-нибудь доберусь.
– Так это ты звонил? – я понял что выражение про гору с плеч не такое уж и преувеличенное. Мне как будто даже стало легче дышать. – А телефон как узнал?
– Ну ты, Мартин, даешь! – присвистнул Ванька, теребя сережку в ухе. – Конечно, мать дала. И адрес. И даже намекнула прозрачно, что не мешало бы к тебе съездить, да? На мобильный тебе пробовал дозвониться – фиг.