Закон парных случаев
Шрифт:
– Ну, кому диван, кому раскладушка? – спросила Женя, когда чай был выпит, а посуда помыта.
– Мне – диван, - ответил я, нагло глядя Ваньке в глаза.
Нет уж, друг, прости, но в этой стае доминантным самцом буду я. Тем более я уже пометил эту территорию своей зубной щеткой. И бритвой.
– Ладно, - пожал плечами Ванька. – Мне все равно.
Я уже засыпал, когда он со скрипом сел на раскладушке и сказал:
– Слушай, Мартин, помнишь, ты рассказывал, тот пучеглазый псих сказал, что твои родители разрушили ему жизнь? А что, если он любил твою тетку, а твоя мама ее убила? Ну, или сделала что-то такое, из-за чего та погибла? И он все эти годы хотел отомстить?
56.
Он
Парень так и не появился. Что-то случилось? Ольгу выписали? Нет, не может быть, она же была в реанимации. Или… умерла?
Он позвонил в справочное и поинтересовался, как себя чувствует Ольга Кабичкова, замирая в надежде услышать: «Скончалась».
– Переведена из реанимации в отделение. Состояние средней тяжести, стабильное, - устало доложил женский голос. – Температура…
Недослушав, он положил трубку.
Жива. Тогда в чем дело? Почему ее сын не приходит? Парень навещал мать каждый день. Не может быть, чтобы два его прихода и два ухода выпали именно на то время, пока он бегал в туалет.
Было уже почти девять вечера, время посещений в больнице закончилось. Он подумал о том, что некоторые посетители, которые ему чем-то запомнились, так и не вышли обратно. Например, толстая женщина в отвратительной ярко-красной кофте. И молодая женщина с ребенком, примотанным к животу широкой полосой зеленой ткани. Кажется, эта тряпка называется слинг, модная такая штука у молодых мамаш. У молодых мамаш… Он почувствовал, как его снова заливает горячая волна ярости.
Стой, скомандовал он себе. Сейчас не время. Надо подумать.
Он сел, попил воды.
Неужели они тоже вышли, пока его не было?
Или… или просто у больницы есть другой выход? И как он не подумал об этом раньше?
Он пошел вдоль ограды, свернул за угол и тут же увидел калитку, через которую тянулся людской ручеек. Совсем рядом была трамвайная остановка, по улице одна за другой бежали белые и желтые маршрутки.
Металлические прутья ограды холодили пылающий лоб. Ему захотелось вжаться в решетку так, чтобы прутья раздавили череп и выпустили наружу бушующее в нем пламя. Он чувствовал под волосами, под тонкой костяной коркой огромный пульсирующий нарыв, который давил изнутри на глаза, нос, уши. Ему показалось, что глаза вот-вот лопнут и из них потечет жидкий огонь.
Прошло минут пятнадцать, а может, и больше – во время приступов он совершенно терял чувство времени. Пульсация внутри черепа начала стихать, и скоро осталось только привычное давление на глаза, несильное, но постоянное.
Врач еще тогда, двадцать лет назад, сказал ему, что опухоль неоперабельна. Иногда он забывал об этом, совсем забывал. Даже о том, что был в больнице, забывал. Но потом вспоминал снова. Опухоль доброкачественная, сказал врач, небольшая. С такой можно прожить очень-очень долго. Но можно и умереть в любой момент. Это уж как повезет. Или не повезет. Можно ослепнуть или оглохнуть. Можно сойти с ума или полностью превратиться в бессмысленное растение. А еще она может потихоньку переродиться в злокачественную.
Иногда он чувствовал себя почти нормально. Только вот глаза… Ну, на это он давно
Подошел трамвай. Магнитную карту на этот месяц он так и не продлил. Денег не было. Подходил кондуктор, он смотрел на него взглядом больной собаки и безропотно выходил на следующей остановке. Ждал следующий трамвай и снова ехал одну остановку. Если везло, то и две. Чтобы добраться до дома, ему надо было сделать три пересадки. Когда он вошел в свою – вернее, съемную - квартиру, часы показывали половину первого ночи.
Все тело болело, голова сильно кружилась, сильно хотелось пить. Он напился прямо из-под крана, вымыл лицо и без сил опустился на пол: ноги отказывались слушаться.
Парень перехитрил его. Может, быть заметил – снова, как тогда, из-за стекла Макдоналдса. В квартире бабки его уже давно нет. Наверняка, нашел какую-нибудь девку и поселился у нее. И в больницу стал ходить через запасной вход.
Ничего, завтра он подождет этого недоноска неподалеку от той калитки. Больше терпеть уже нет сил. Кто знает, может быть, следующий приступ убьет его. А он не может уйти к Насте, не закончив свои дела в этом мире. Что он скажет ей там? Как посмотрит в глаза? Нет, он пойдет за ним и убьет при первой же возможности. А потом найдет способ пробраться к Ольге. И тогда все будет кончено.
Он подошел к портрету на стене и попытался оттереть со стекла следы, оставленные мухами.
– Уже совсем скоро, Настенька, - прошептал он. – Я подойду к тебе и спрошу: а помнишь, как ты тогда открыла мне дверь?..
57.
– …Вы к Оле? – спросила девушка.
– Проходите.
Он стоял и смотрел на нее, не в силах сделать шаг вперед. Желтый сарафанчик, две толстые светлые косы. И огромные серо-голубые глаза, в которых было столько всего, что он совсем запутался, испугался, обрадовался, снова испугался. Эти глаза сияли какой-то совершенно детской радостью, – праздник, гости! – любопытством, ожиданием чего-то нового, необычного, и ему невольно захотелось радоваться вместе с ней. Но тут же он увидел в ее глазах еще непонятную грусть и даже страх. Страх ребенка, который боится, что за радость свою будет несправедливо наказан.
– Настя, кто там пришел? – услышал он откуда-то голос Ольги.
– Еще один твой гость, - ответила девушка и, улыбнувшись, сказала ему: - Вы проходите. Вон в ту комнату, где музыка. В последнюю по коридору. Обувь не надо снимать.
– Я Олег, - непонятно зачем представился он и покраснел, сообразив, что ведет себя крайне глупо.
– А я Настя, - улыбнулась девушка. – Олина сестра.
Он пошел по длинному широкому коридору на смех и сладкое пение «Modern Talking». Комната оказалась огромной, раза в два больше, чем их с мамой конура в густонаселенной коммуналке на Загородном. Он знал, что Ольгины родители работают за границей, но все равно не подозревал, что она живет в такой роскоши.