Закон парных случаев
Шрифт:
– Я тебе расскажу один секрет, - прошептала Настя, оглянувшись по сторонам, как будто кто-то мог их подслушивать. – Мне, конечно, не говорил никто. Просто мама с папой разговаривали, ну и… Когда Ольге было четырнадцать лет, ее какие-то гопники затащили в подвал, избили и изнасиловали. А сосед ее нашел. Он шел с работы, увидел, как она по ступенькам ползет. Принес домой, потом сам с ней на скорой в больницу поехал, врачей нашел самых лучших.
– Тебе ее совсем не жаль? – как ни был он зол на Ольгу, ледяной блеск
Настя пожала плечами и не ответила. Помолчав немного, она усмехнулась:
– После этого она стала бояться мужчин. Вернее, не их самих, а возможности секса. Теперь тебе понятно, почему?..
– Что-то я не заметил особого страха, когда она целовалась с тем типом, - перебил он.
– С Камилом? Да, пожалуй. Значит, как-то он нашел к ней подход.
Она закусила губу, какое-то непонятное выражение пробежало по ее лицу и исчезло.
– Не бойся, - сказал он, обнимая Настю за плечи. – Все будет хорошо.
Впрочем, сам он совсем не был в этом уверен. Если Ольга действительно узнала об их встречах, ничего хорошего ждать не приходилось. Но… Пока еще светило солнце, и вечер был таким тихим и теплым – лето отвоевало у надвигающейся осени несколько ясных деньков. И о плохом думать просто не хотелось.
Назавтра Настя позвонила и сказала, что занята. Спросила, что он будет делать. Заниматься, ответил он. До начала занятий надо было ликвидировать один оставшийся с сессии «хвост», а времени оставалось мало.
Он задремал на диване, уронив на пол учебник. Звонок, показавшийся со сна необыкновенно громким, заставил его подскочить. В их коммуналке было восемь жильцов, и чтобы не путаться в «длинных»-«коротких», звонки провели прямо в комнаты.
Глазка на двери у них не было, а спрашивать «кто?» он не любил. Ограбят? Да ну, кому нужно их грабить, нищету такую.
– К тебе можно? – спросила Настя, глядя ему прямо в глаза. – Ты сказал вчера, что твоя мама только через две недели вернется.
Он знал, что не должен ее пускать, что не справится с собой, что…
– Проходи, - он отошел в сторону, дав ей возможность зайти в квартиру. – Чай будешь?
Она выпьет чаю и уйдет. И никак иначе. Ты понял, Смирнов?
– Ой! – Настя неловко повернулась и опрокинула чашку себе на юбку. – Надо застирать, а то пятно останется. Где у вас тут ванная?
Он представил, как соседи докладывают матери о визите к нему девицы, которая, ко всему прочему, плескалась в ванной. Очень весело. Расспросов и допросов будет не на один день.
– Снимай юбку, я сам застираю. На, держи, - он достал из шкафа халат матери. – Я отвернусь.
Он взял Настину юбку, замыл пятно, вернулся в комнату и… застыл на пороге.
Настя сидела на диване, поджав под себя голые ноги. Халат валялся на кресле, сверху – Настина блузка, с подлокотника неловко, словно стесняясь, свисал бюстгальтер.
–
Она подошла к нему, положила руки на плечи. Он снова почувствовал, как просыпается в мозгу маленький вулкан, как пылающая лава заливает голову, стекает ниже.
– Ты понимаешь, что делаешь? – с трудом ворочая пересохшим от жара языком, спросил он.
– Да.
– Мне кажется… это ни к чему.
– Почему? – прошептала она все сильнее прижимаясь к нему.
– Ты еще ребенок.
– Я не ребенок. И я… люблю тебя.
И все исчезло. Мир за стенами комнаты пропал. Все, что было раньше, эти бесконечные девицы с их роскошными бюстами и бедрами, ужимками, глупыми словечками и стонами – все это было только для одного. Для того, чтобы научиться быть осторожным, нежным и страстным. Для нее одной. Для Насти.
– Послушай, - спохватился он в последний момент, - у меня нет ничего… ну, ты понимаешь? Как бы ты не…
– Не бойся, - улыбнулась она, ясно и бесхитростно. – Я посчитала. Ничего не должно случиться.
Как он мог быть таким беспечным, почему поверил ей? Почему не вытолкнул пинком из постели, не заставил одеться и уйти? Она, наверно, возненавидела бы его, но… Но осталась бы жива. Если б только он мог знать наперед!
Просто он был слишком уж счастлив. А от счастья люди глупеют, это всем известно.
Она приходила к нему еще пять раз, каждый день. И все было чудесно, необыкновенно, волшебно. А потом зарядили дожди, и мама вернулась с дачи раньше, чем собиралась. И ему оставалось только стоять у окна, смотреть на бегущие по стеклу потоки воды и медленно умирать от мучительного желания и жара в мозгу.
Они снова бродили по улицам, сидели на подоконниках чужих лестниц и целовались, только теперь это было уже не предвкушением будущей радости, а чем-то обидно дразнящим. Как будто ребенку дали лизнуть конфету и тут же отняли, предложив забавляться ее яркой оберткой.
Один раз ему удалось уговорить приятеля пустить их с Настей к себе домой, на пару часов. И все было бы замечательно, да и было замечательно, когда они, изголодавшиеся, набросились друг на друга, как сумасшедшие. Только вот потом ему хотелось выть волком. Потому что чужая постель, торопливые ласки, тикающий на тумбочке будильник – все это напоминало: они вынуждены прятаться, как воры, как преступники.
А потом в глазах Насти появилось что-то странное – недоумение, тревога, страх. Она отнекивалась, уверяла, что все в порядке, а он уже знал: не в порядке. Отмахивался от ужасающей мысли: нет, такого не может быть. Отмахивался, пока не увидел ее дрожащие губы и наполненные слезами глаза. Пока не услышал: