Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке
Шрифт:
— А чем вызван ваш… как бы это… профессиональный интерес? Есть какие-то подозрения? — Миронов уже успокоился.
— Нам известно, что выполнен ритуал добровольной смерти. Откуда? Ну, как бы вам сказать… утечка информации… самым невероятным образом… экспертиза ничего не дала: очень уж ветх был старик, и всюду или аномалии, или просто больные органы. Ну, это уже неинтересно, это специфика медицины, если надо, поговорите с моим коллегой — медиком.
— Нет, не хочу… нет, — заторопился Миронов.
— Мы проводили работу очень деликатно, — говорил следователь, —
— Я понял, — сказал Миронов. — К сожалению, я ничего об этом не знаю.
Миронов был последним, кто «проходил по делу» об Агыге. Дело закрыли. Но каким-то образом Кеннакук узнал об этом разговоре Миронова со следователем и узнал, что Миронов ничего не сказал.
Обо всем этом вспоминал Миронов, когда шел в ясли за Малышом, и недоумевал, почему же так долго к нему в Магадан не едет толстый добродушный Кен. А потом они все это, в который раз за долгие десятилетия дружбы, вспоминали вместе ночью, на кухне, за чаем и вином. Вернувшись из яслей, Артур Миронов с удивлением обнаружил Кена, мирно попивающего чай.
— Я звоню, звоню, никто не отвечает, — вместо приветствия говорил Кен, спеша навстречу Миронову. — Толкнул дверь, а она открыта. Я и зашел.
Они обнялись.
…Утром Кеннакук позвонил в НИИ, где работал Миронов, и сообщил шефу отдела, что была машина «скорой помощи», что Миронова увезли, что Кен один с Малышом и неизвестно, что делать.
— Сердце… я знаю… — шептал в растерянности шеф, — сердцу не прикажешь…
И невдомек ему было, что мог Миронов приказать сердцу, когда был один, приказывал повременить ради Малыша, но вот приехал Кен, заботы с плеч пали, он расслабился, и утренний финал — вот он.
Миронов выкарабкался. Сейчас в поле. Не пьет, не курит. Иногда делает утреннюю гимнастику, говорят, зарядка помогает, да не всем. Потому и ждет он с давней тревогой того времени, когда придется спросить: как без меня у вас на этом свете?
Дни ожидания хорошей погоды
Шестнадцать собак у нас, две неполных упряжки. Есть среди них и щенки прошлого года — глупые еще, мы их запрягаем чаще, пусть привыкают. И два совсем малых кутенка — эти не в счет.
Живем мы на берегу Ледовитого океана. Если выйти из избушки и пройти семь шагов на север, дальше покатишься с обрыва. А внизу большая ледяная площадка, окруженная торосами.
Наташа так и делает. Она подходит к обрыву, ложится на спину и съезжает вниз. Щенки за ней — с визгом!
Наташе шесть лет. Зимой и летом она живет в этой избушке. Ее отец охотник — эскимос Николай. Мать — тоже охотница, чукчанка Вера Теюнэ. Это мои друзья. Видимся мы редко, хотя я и обещаю приезжать каждый год.
А вчера по этому обрыву скатился белый медведь. В общем — он вовсе и не белый, а какой-то желтый, как в поселковом магазине игрушка из светло-желтого плюша. Николай и Теюнэ уехали проверять
Медведь ковырялся на помойке рядом с домом. Я выскочил, вместе с Мальчиком, мишка крутанулся на месте, скатился с обрыва и кинулся в торосы. Мальчик и осмелевший молодняк бросились его догонять. Но он уходил быстро. Бегает медведь смешно, вихляет желтым задом, часто оглядывается, оттого и кажется неуклюжим. Но это впечатление обманчиво — он ловок и быстр.
Тяжело дыша, собаки возвращаются часа через два.
Мальчик — помесь колли с чукотской упряжной собакой. Совершенно невероятное сочетание. Он стар, умен, нетороплив. Глаза у него белые. Я никогда у собак не видел таких глаз. Медведя он не боится, и в упряжке — вожак. Если Николай и Теюнэ разъезжаются по участкам одновременно и не берут с собой Наташу, они не берут и Мальчика, оставляют дочь под присмотром старого пса. Живет он в комнате — это его привилегия.
— Мальчик, иди скажи, сейчас кушать будем! — говорит Наташа.
Мальчик толкает дверь, выходит на лестницу, и вскоре раздается истошный вой собак, ожидающих кормежку. Как удается Мальчику передать информацию — остается неясным…
— Умка еще придет, — вспоминает вчерашнюю историю Теюнэ.
— Зачем?
— Ко-о… не знаю… они каждый год приходят, — смеется Теюнэ.
— Во-он, — кивает Николай на топчан, — прошлой весной приходил.
На топчане шкура белого медведя.
— Она, — показывает Николай на Теюнэ. — Ее работа.
Однажды, когда Николай уехал на охотучасток, медведь подошел к дому, залез в сени, устроил там форменный разбой, а потом поднялся по ступеням и влез в комнату. Там были Теюнэ, пятилетняя Наташа и Мальчик. Хорошо, что оружие находилось в комнате, а не в сенях, как обычно, где оставляют карабин, чтобы он не запотевал в теплом помещении. Теюнэ убила зверя, выстрелив ему в пасть.
— Подъезжаю к дому, собачки беспокоятся, что такое, думаю, — рассказывает Николай. — Вхожу, медведь на пороге лежит, женщины на топчане прячутся, а рядом с ними, на полу, Мальчик рычит… Даже разделать умку не успели!
Николай хоть и посмеивается добродушно, но в голосе у него скрытая радость, вот, мол, какие у меня женщины, не подкачали.
Свой карабин я тоже решил привести в порядок — он был совсем новый, еще в смазке, никто им ни разу не пользовался. С вечера отмыл его керосином, а утром ушел пристреливать. На выстрелы пришла Наташа.
— Не надо стрелять по бутылкам, — сказала она.
— Почему?
— Собачки летом лапки поранят…
Мне стало неловко — почему сам не додумался? Вспомнил, как на южном пляже в прошлом году поздней осенью, когда никто, кроме нас, северян, не купался, я собирал осколки битого стекла, металлические пробки и железяки, и друзья с радостью помогали, и в этой работе был смысл, а вот здесь я, не подумал о собаках, о тундре не подумал, а она жива, хоть и безлюдна… что мы сможем, если не станет тундры, собак и этих льдов в нашем океане?