Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке
Шрифт:
…Поздний вечер, мы сидим, на полу на шкурах — стульев в доме нет — каждый занимается своим. Я чиню «Спидолу», Николай вяжет сеть на нерпу, Теюнэ снимает шкурку с песца, а Наташа расчесывает Мальчика большим самодельным алюминиевым гребнем, которым обычно правят песцовый мех.
Я приехал недавно, а не виделись мы долго — с прошлого года. Теюнэ говорит, у нее было предчувствие, что я приеду.
— Именно я?
— Нет… гость… я сон видела… и еще так знала, — она смущается, ей не хочется говорить о приметах, боится — мужчины будут смеяться.
А Николай рассказывает о шамане.
В конце концов шамана отпустили, и он уехал из этих мест в центральную тундру, покинул побережье.
Николай хорошо знает шамана, это его родственник. Но я не пристаю с расспросами. Тут, на побережье, еще столько раз придется удивляться — только имей терпение, не будь гостем — живи той же жизнью, тем же хлебом насущным, что и люди этого края, хоть ты и приехал погостить ненадолго.
Мы одни тут живем, от нас до любого жилья далеко, несколько дней нартового пути. Нам спокойно и хорошо, мы понимаем друг друга.
Я отладил старенький приемник, и Николай, бросив вязанье, слушает музыку, покуривает, отдыхая, а рука его машинально выстукивает ритм по цинковому ведру. В ведре вода — растаявший лед. Я смотрю на ведро, на Николая — мы улыбаемся. Несколько дней назад цинковое ведро, чуть меньше этого, унес ворон. Черный ворон (они в тундре громадные, как грифы) взял дужку ведра в клюв и улетел. Летел он низко и крыльями махал часто — было ему тяжело. Я бросился в дом за карабином, стрелял, да куда там! Ворон с ведром улетел за сопку. Зачем ему ведро? Никто из нас не знал…
Зато я узнал, что нельзя стрелять в ворона, здесь никто в ворона не стреляет. Ворон — прародитель здешних людей — рода Теюнэ. И в бурого медведя нельзя стрелять — это предки Николая. Они ушли к «верхним людям», а их души иногда вселяются в медведя. Поди узнай в какого? Нельзя стрелять…
— Кончай цинговать! — будит меня Наташа.
— Кит-кит илькатыркин! [4]
Людей, подверженных цинге, обычно, одолевает сонливость. И с тех давних времен на побережье сохранилось выражение «цинговать» — долго валяться в постели.
4
Чуть-чуть спать! (чукот.)
— Кончай цинговать! — теребит меня Наташа.
— А ты умывалась? — я вылезаю наполовину, из спального мешка.
— Кит-кит ильхитевыркын! [5] — передразнивает она мой чукотский и смеется!
Сегодня наше дежурство — идти за льдом на реку.
Мы запрягаем нарту, берем с собой Мальчика, едем к реке — она недалеко. Надо надолбить льда, погрузить на нарту, — хватит на несколько дней.
Собаки бегут хорошо, они всегда по утрам в хорошую погоду резвые.
5
Чуть-чуть
— Колобка жалко, — говорит Наташа.
Колобок — один из щенков-несмышленышей. Обычно он всегда сопровождает нас в походах за льдом, торопится сзади, догоняет нарту. А сейчас его нет.
Несколько дней назад он увязался за нартой, уезжающей на участок — там, в торосах, привады Теюнэ. Она его не заметила. Нашли его через три дня. Он попал в капкан. Лапа уже отмерзла.
— Я его сактировала, — сказала Теюнэ.
«Сактировать» — списать в расход, составить акт на гибель животного.
— А если Мальчик умрет, кто будет вместо Мальчика?
— Наверно, Элгывыквы… — отвечает Наташа. — Она умная, как Мальчик. Сама нерпу ловит, любит на нерпу охотиться. Она красивая, смотри, как бежит!
Элгывыквы в переводе Белый Камень. Она запряжена впереди вместе с Мальчиком. Это грациозная белая сука. У нее карие глазищи, огромные, как у нерпы. Красивая, полная достоинства интеллигентная собака. Ее мужья — остальные псы в упряжке, но я никогда не видел, чтобы из-за нее дрались. А на нерпу она действительно охотится сама. В хорошую погоду Николай отпускает ее в торосы. Ее ослепительно белый цвет позволяет хорошо маскироваться во льдах. Она находит лунку, ждет, когда нерпа вылезет греться на солнце, — и нападает, стараясь прокусить горло. Клыки у нее как у волка. Вот она — изнанка красоты.
…Мы возвращаемся скоро. Николай нас хвалит за хорошее дежурство — льда хватит надолго. Но он-то знает, почему мы спешили, — потянул керальгин — западный ветер, и вот-вот разыграется пурга.
Николай пускает всех собак в сени. Сама избушка стоит на высоких полозьях, а к ней приделано второе помещение, это и есть сени. Собаки сразу забираются под полозья избушки, видно, им там лучше — все-таки теплая крыша над головой — целый дом.
— Пурга! — смеется Николай и разводит руками, будто он в чем-то виноват.
Это уже третья пурга в течение месяца. Сейчас к концу сезона на песцов они скоротечны — дует три-четыре дня. А потом снова солнце, тишина и мороз.
Дело к весне, значит, хотя на юге весна давно. Уже небось и отсеялись…
Мы все с мороза.
И вот уже отошли в тепле, отужинали-отогрелись. Гоняем чаи, полулежа на шкурах, — коротаем еще один пурговой вечер, дремлет у ног Мальчик, свистит ветер на разные лады, то завоет в трубе, то прошелестит снегом по стенам избушки, сыпанет горсть в оконное стекло, хорошо нам…
Теюнэ отодвигает к стене поднос с едой, не спешит мыть чашки, еще перед сном потрапезничаем, чаевание в пургу — дело доброе… В пургу «Спидола» берет чисто, хорошее прохождение — любая музыка, как по заказу.
Горят две керосиновые лампы, одна на стене, другая на полу. И блики огня от печи на двери и на потолке, светло и уютно. Я рад, что мой подарок — несколько стекол для ламп — так кстати. Стекла тут дефицит, их нигде не достанешь, даже в столице с помощью друзей. Не выпускает их промышленность, не нужны они в век атома, электричества и полупроводников.