Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке
Шрифт:
Он не ошибся. К нему подскочила маленькая круглолицая толстушка в толстом свитере, тонких брюках, короткая стрижка, сигарета в растопыренных пальцах. Аттаукай вздохнул, созерцая несерьезную внешность учительницы. «Чуть больше двадцати», — подумал он.
— Вы за мной? Из «Рассвета Севера»? Там ждут? Мы поедем на собаках? Ой, как романтично! Никогда не ездила на собаках! Если б мама моя знала! А как вас зовут? — тарахтела она.
— Аттаукай…
— И все? Это имя или фамилия?
— Это и фамилия, и имя, — степенно на правах старшей объясняла дежурная. — У чукчей и эскимосов одно имя, оно же и фамилия, так было
— Ой, как интересно! Действительно, к чему имена да отчества? Меня зовут Виолетта Сергеевна… гм… то есть Виолетта, Виола значит. Зовите меня Виола, ладно, Аттаукай?
— Ладно.
— Вот и хорошо. А когда поедем? Сегодня поедем? Где собачки? Можно посмотреть?
— Завтра утром… — Аттаукай уже устал от ее скороговорки. — Тогда и посмотрите… Ждите здесь.
Когда каюру не нравится пассажир, прежде всего портится настроение у каюра.
— До свидания, — сказал Аттаукай.
— До свидания! Я буду ждать! Без меня не уезжайте!
«Куда ж я денусь?» — обреченно подумал Аттаукай.
В дороге он заботился о ней, и, когда упряжка шла в гору, сам соскакивал с нарт, а ей разрешал сидеть. Ей с непривычки тяжело было в меховой одежде; она была Виолетте велика. Сделав несколько шагов, Виолетта уставала. Это видел Аттаукай, и, когда упряжка шла на подъем, он тянул за дугу нарты.
Он боялся, что пассажирка будет и в дороге тараторить без умолку, так поначалу и было, но потом красота окрестных пейзажей подавила ее, она молчала в изумлении, разглядывая во все глаза белые тихие сопки, удивительный блестящий снег (в тундре снег совсем не такой, как в поселке), слушая скрип полозьев, наблюдая собак. Ощущение внезапного счастья наполняло душу. «Хорошо-то как, боже! — думала она, — хорошо-то как!»
К бабушке Кымынэ заехали засветло. Пастухов не было, они ушли на дежурство, стадо было разбито на две части — маточную и неплодовую, вот-вот начнется отел, и люди днями и ночами пропадали на дежурстве.
Кымынэ старалась угодить гостье. Она сняла с Виолетты торбаса, дала другие, а эти проверила, не прохудились ли, может, починить надо. Гостей она проводила в полог, там теплее, гостье, может, непривычно у костра — как знать, а в пологе можно раздеться, снять меховщину.
Сырую нерпу она предлагает только Аттаукаю, бабушка знает, не все русские едят их пищу. А для гостьи варится оленина на костре. И пока еще к мясу не приступили, можно чайком побаловаться. Кымынэ достает новые чашки, тщательно моет их, достает блюдца — посуда красивая, березки нарисованы голубые, и домики голубые, и голубые каемочки.
Хлеба нет, но есть масло, галеты, и печенье, и сахар. Аттаукай угощает бабушку хлебом, он привез ей несколько буханок, вот будут рады пастухи — в тундре-то хлеб зимой не испечешь. Бабушка достает из мешка буханку, отрезает половину, протягивает гостье. Хлеб холодный, мерзлый, но с маслом и горячим чаем вкусный, Виолетта такой и не пробовала!
В тепле Виолетту разморило, лицо горит, — это дают знать несколько часов на морозе. Она чувствует приятную усталость.
Наконец гости пообедали, бабушка вносит чайник в полог, садится сама — можно опять уже всем вместе приступить к чаю. Чай — он всегда хорош, и до еды, и после.
Виолетта молчит, и только по глазам видно, как она благодарна Аттаукаю и Кымынэ, и думает, что обязательно сделает что-нибудь приятное бабушке и каюру, вот только она пока еще не придумала что.
В неторопливой беседе бабушка узнает, что Виолетте двадцать два, что приехала она из Анадыря — после педучилища там жила, но вот в «Рассвете Севера» учитель доработал до каникул и срочно уехал, ей предложили заменить его, и она согласилась. Хоть и училась в Анадыре, но в тундре ни разу не была, и практику проходила в городе, ей на Севере нравится, а в Москве она не была, и если уедет на материк, то обязательно в Ленинград, правда, она там тоже не была, но сестра говорит, там лучше, чем в Москве, а сестра у нее все знает, она везде поездила в молодости, а сейчас живет в Сибири. Нет, нет, о семье думать пока рано, надо свет посмотреть, замужество всегда успеется, вон ее подруги все почти выскочили замуж, а она пока подождет, куда спешить?
«Гм… — думает Аттаукай, — просто тебе не предлагали, вот ты и выдумываешь все. Двадцать два? Пора детей давно иметь… Мальчика… а еще лучше — мальчика и девочку, да, хорошо тогда будет, не скучно…»
— Парни в тундре все холостые, — говорит бабушка, — девушки балованные, не хотят в тундру… не хотят за пастухов выходить…
— А они ничего не умеют, — бурчит Аттаукай, — куда их в тундру брать? Книжек начитались и в конторе сидят. Чему их только учат? Торбаса шить — не умеют, шкуру выделывать — не умеют, обед готовить лень — в столовую бегают! Их и не возьмет никто в тундру!
Бабушка улыбается, слушая Аттаукая.
А он распаляется еще больше:
— Да я б такую никогда б в жены не взял. Да!
— Тебе нужна хорошая хозяйка, — говорит бабушка Кымынэ, — тебе надо в тундре поискать…
— В тундре все уже заняты…
— Ну на побережье… вот у соседей, у эскимосов… эскимосские девушки красивые…
— Эскимоски больно модничают…
— Все женщины любят моду, — смеется Виолетта.
— Ну да! Вам бы все наряжаться… эх! — Аттаукай отмахивается от женщин, как летом от назойливых комаров, и наливает себе еще чаю.
— Молчи уж, — укоризненно молвит Кымынэ. — Кто не хочет пить, тому и ближний ручей далек…
— Это такая пословица наша, — объясняет Аттаукай Виолетте и тем самым нейтрализует бабушкин выпад.
— А если вам женщину украсть? Это так романтично! Вот в Грузии женщин воруют, — рассказывает Виолетта.
— Как воруют? — удивился Аттаукай.
— Ну, похищают… прискачут в село на конях, завернут женщину в одеяло и — привет!
Аттаукай недоуменно пожимает плечами. Испокон веку чукчи никогда ничего не воруют, никогда ничего не возьмут без спросу. А тут украсть человека! Нет, не понимает этого Аттаукай.
— А где это Грузия? — спрашивает он.
— На Кавказе, есть горы такие. Они живут в горах, это республика, — объясняет Виолетта.
— А-а, — светлеет лицо Аттаукая, — я знаю…
За свою жизнь первый и единственный раз он видел грузина на папиросной коробке «Казбек». Человек по горам скачет на коне. Конь — это почти то же, что и олень, только без рогов и крупнее. Аттаукай хорошо вспоминает эту картинку.
Аттаукай взволнован несправедливостью по отношению к горным женщинам.