Закон - тайга
Шрифт:
— А дочка как без вас росла?
— У сестры моей. Вместе со своими вырастила, выучила. Мужик мой давно умер. В реке потонул. Я тогда молодой была. С горя чуть не свихнулась. А тут старуха, знахарка деревенская, к своему делу меня приспособила. Сама вскорости отошла с миром. А я все мучаюсь. Копчу небо. Может, и надо. Чтоб таким, как ты, помочь. У тебя, сынок, не тело, душа поморозилась. Об том ты, бедолага, плакал, когда без сознания был…
Сашка не знал, что искали его в тайге фартовые. Он забыл о них. Ему впервые было тепло. Словно в родной дом
Бабка Торшиха, несмотря на долгие годы одиночества, любила посмеяться, умела сострадать, хватало ее ума на добрые советы.
Как-то полюбопытствовал Сашка, достает ли ей заработка на жизнь. Бабка, улыбаясь, ответила:
— А я на деньги, что зарабатываю, не живу. На них никто бы не прокормился. Вот и посылаю внучатам на конфеты. А сама с огорода и тайги кормлюсь. Они дают сколько мне надо. И картоху, и капусту, лук и морковку, чеснок и свеклу. А тайга — грибы, ягоды и орехи. К тому же хозяйство свое имею. Корову, свиней, кур, гусей. Даже десяток ульев держу. И не голодаю. Еще и продаю лишнее. На муку и соль, на тряпки, какие надо. Н адысь картоху убрала. Раньше по тридцать мешков сбирала. Нынче — пятьдесят. Капусты тоже избыток. Продала. Да мед, да яйца. Да молоко. Каждый день набегает. На книжку кладу. На черный день.
Бабка показала сберкнижку. Сашка удивился: ведь знала, кто он, а доверяет!
Однажды, когда Сашка уже вставал, она спросила:
— А почему, говоришь, мужики тебя зовут Полудурком? Зачем дозволяешь обзывать себя?
Сашка сел напротив:
— А кто же я, маманя? Не просто Полудурок, а целый дурак! Потому что сам себя в петлю сунул.
— Молодому ошибаться можно. Хорошо, если успел одуматься. Вот ты вылечишься скоро. Но телом. Душу сам лечи, с Божьей помощью. Будет душа чистой, никакая хвороба не привяжется.
Лишь через три недели ушел от бабки Сашка. Прощаясь, руки женщине целовал. И глаза. Усталые, добрые. В них прозрачные слезы дрожали.
— Навещай, сыночек. Покуда ты был, жила человеком. А теперь снова смерть ждать стану. Да Бога о кончине просить.
— Я скоро приду, маманя, — обещал Сашка.
— Когда, голубчик ты мой?
— Свободным приду, — обещал Полудурок.
— Насовсем приходи. Найдешь жену себе и приходи. Как в свой дом. К матери. Я ждать стану. И постараюсь дожить. Чтоб пирогами вас встретить…
Сашка постарался уйти поскорее. Когда он к вечеру вошел в барак, трое кентов со шконок слетели. Волосы дыбом, глаза навыкат.
— Сгинь! Смойся, жмур! Мы тебя не мокрили. Душу твою за упокой честь по чести помянули. Чего нарисовался? Кого за собой уведешь? За кем пришел? — лопотали фартовые.
— Да не окочурился я. — Он рассказал кентам, что с ним случилось. Вошедший в это время участковый, стоя незамеченным в темном углу, долго слушал рассказ Сашки.
— Дай Бог здоровья твоей бабке. За то, что уберегла, не проехала, не струхнула взять тебя в дом. Обязанником ее ты стал. И покуда живешь тут — наведывай ее. Помогай.
Сашка сидел понуро. После Торшихиного зимовья барак казался
— Пойду к кентам на заимку. Верно, и они меня похоронили, — грустно усмехнулся Полудурок.
И начал собирать рюкзак. Но участковый словно вырос из- за спины:
— С завтрашнего дня пойдешь работать на пекарню. Помощником пекаря. На заимку мы другого человека уже послали.
Сашка смотрел на участкового, не зная, верить или нет услышанному. Со следующего дня он работал в пекарне. Замешивал тесто, раскладывал его в формы, закладывал в печь. Следил, чтоб не подгорел. И выгружал готовый хлеб на полки.
Возвращался в барак поздно. Нес под мышкой горячий каравай. И тут же, едва положив его на стол, падал на шконку.
Кажется, только лег, а уже вставать надо. Тело не успевало отдохнуть. Но через неделю втянулся. Перестал обливаться потом.
Никто из кентов не знал, как нелегко дается хлеб. Как трудно было заставить себя не уйти из пекарни. Зато в первый же выходной, положив в рюкзак три каравая, никому ничего не сказав, ушел в зимовье, к Торшихе.
— Пришел, сынок! Спасибо тебе! И хлеб принес! Вот добрая душа, — радовалась лесничиха.
— Этот хлеб особый, маманя! Я сам его испек. В пекарне теперь работаю. Уже девять дней…
Бабка поцеловала хлеб, потом — Сашку: троекратно, по- русски и, перекрестив его, сказала:
— Хороший хлеб лишь в добрых руках выпекается. Дай Бог, чтоб люди твоим хлебом наедались и довольны были.
С тех пор каждую неделю, как матери, как самому суровому эксперту, носил свой хлеб Сашка в зимовье — к Торшихе. Та подсказывала ему старые рецепты. Как испечь хлеб, который никогда не будет кислить. И плесневеть. Открыла секрет, как выпекать хлеб, не черствеющий по две-три недели.
Сашка не просто запоминал, он записывал все, что говорила бабка. А потом не раз в Трудовом вспоминал ее добрым словом.
Однажды, когда до конца работы оставалось совсем немного — лишь убрать пекарню, Сашку позвал участковый.
— Вы — свободны. Получите документы. Если захотите остаться — рады будем. Нет — получите расчет…
И только теперь, в кабинете, вспомнилось, что перестал он считать дни до воли. Забыл? Но почему? Даже смешно стало.
— Так вы остаетесь?
— Остаюсь. Но не в Трудовом. Неподалеку буду, — забрал документы и вышел из кабинета.
Уже стемнело, когда Сашка пришел в зимовье. Бабка словно ждала его. Свежий чай заварила. Его любимых ватрушек напекла — с малиновым вареньем.
— Я насовсем к тебе, маманя! Я свободен! Примешь?
— Сашенька, Шурка мой! Не обманул! Вернулся. Вот угодил, мальчонок мой! А как же теперь пекарня без тебя?
— Я же не один там работал. Что сам умел — других научил. Пекарь — человек хороший. С ним село без хлеба не останется,
— Спасибо, Саша. Но в тайге хозяевать молодому — дело нелегкое. Не принуждайся из-за меня. Мне немного осталось жить на свете. Я ить и в тайгу от людей ушла. Шибко они меня забидели. Видеть никого не хотела. А у тебя —