Закон - тайга
Шрифт:
— А я к тебе, Тимофей! Ты что же, опять на заимку собрался? Ну да я ненадолго! — вернул его в дом Кравцов, что-то понявший по лицу.
Бригадир поставил карабин в угол. Сел за стол. Невидящими глазами уставился в окно.
Кравцов выждал время. Потом понемногу разговорил Тимку.
— Пушнина, говоришь, общая? А почему она в бараке оказалась? Не у тебя дома? Ты же бригадир. Говоришь, шея была у Кости порвана рысью. Зачем же в этом случае ему пушняк дал?
— Я его рюкзак нес. Вон он на кухне валяется. Он тяжелее, чем тот. Да два ружья на мне, —
— А как со списком? Записано, чья пушнина? Кому что принадлежит?
— Он жениться хотел. Кенты свое отдали. Ему. Чтоб наличные имел. Сразу, — замолчал Тимка.
— Во сколько вы пришли в Трудовое? — поинтересовался Кравцов.
— Свет уже выключили. Значит, за полночь.
— Костя к тебе заходил?
— Нет. Он себя неважно чувствовал, сразу в барак пошел.
— Утром к нему не заходил, к Косте?
— Нет. Хотел договориться с участковым, а уж потом нарисоваться, порадовать.
— Кому вы обычно сдавали мех?
— Приемщику. Охотоведу. Чаще всего Ивану Степановичу. И в этот раз Кот к нему собирался. Этот старик в пушняке волокет. Жаль, дряхлым стал. На пенсию пошел. По полдня работает. Он один всего госпромхоза стоит.
— Когда к нему Костя собирался? — мягко спросил Кравцов.
— После обеда.
— А мех принимают именно на складе или в конторе? — насторожился Кравцов.
— Конечно, на складе. В конторе самим не повернуться. А мех тесноты да темноты не уважает. Его во всей красе показать надо. Стряхнуть, продуть, расправить, повесить. С мехом на вы говорить надо, — проснулся в Тимке знаток и ценитель.
— Один он у вас мех принимал? Или еще кто-нибудь при этом присутствовал?
— Товарный эксперт. Молодой еще. Он в мехах не шибко разбирался. Его Иван Степанович учил.
— А мех этот накапливался в складе? Иль его сразу отправляли? Не замечал?
— Этого не знаю. У них — свое. Однажды слышал, как Иван Степанович пацана ругал, эксперта, что люк на чердаке не закрыл. И мех отсырел. Дождь шел со снегом. Но это еще в прошлом году было.
— Люк? Что-то я не приметил его, — оживился Кравцов.
— Наверное, забили его. Пушняк проветривать надо. Для того делали тот люк.
— А кто о нем знал, кроме вас?
— Да весь госпромхоз, — отмахнулся Тимка.
— Странно. Мне о нем ничего не сказали. И сам не догадался. Стареть стал, — усмехнулся Игорь Павлович.
— Забыли, наверное.
— Такая забывчивость, возможно, кое-кому жизни стоила, — помрачнел Кравцов.
Они курили у стола, забыв о сумерках. Не включали свет.
— Знаете, Игорь Павлович, приди мы вчера, может, все было бы иначе. Была бы семья. Еще один отошел бы от фарта. Ему немного за тридцать перевалило. Еще жить и жить. А тут… Как сорвался этот падла! Угробил Костю ни за что. Но ничего. У всякой параши дно ржавеет, — хмыкнул Тимофей.
— Ты это оставь! По-своему, как брату, говорю, не бери на душу грязи больше, чем имеешь. Раз я здесь — разберусь. Объективно. За самосуд — с любого спрошу. С него! И с тебя! Но вдесятеро горше будет тому, кто, слушая, не
— Какими?
— Тупые люди очень туго и медленно поднимаются по служебной лестнице, а потому дорожат достигнутым. Отними, вышиби эти ступени, и не станет опоры! Ведь это дало им положение, дутый авторитет, зарплату, возможность беспредельни- чать. Отними все это, и они не смогут жить. Либо спиваются, либо стреляются. Как правило. А спившийся — не личность. На него собаки мочатся. Он познает в полной мере на собственной шкуре цену унижений и мордобоя. Иные замерзают под забором, других собутыльники разорвут за глоток вина. Своей смертью мало кто из них умер. Потому, зная это, многие пускают себе в лоб пулю, когда понимают, что их карта бита.
— Э-э, нет! Наш участковый не застрелится! У него натура хорька. Своей вонью десяток задушит. А сам слиняет канать в другую нору. Их у него по тайге с десяток в запасе, — не согласился Тимка.
— На всякого хорька находится и охотник, и капкан.
— Но сколько куfi порвет, гад, пока нарвется на такое! — невесело усмехался Тимка.
— Тем страшнее итог. У молодых еще есть надежда начать все сначала. Когда молодость ушла, на выживание сил остается мало. Заметил? Молодые птицы высоко в небо поднимаются. А старые не любят покидать гнездо. Потому что молодые занять его могут. Второе сложить — сил нет. Птицы — не люди. А понимают. Орел до тех пор орел, пока парит над горами и владеет ими. А орел в гнезде — уже вороном стал. И даже мыши наглеют, перестают его бояться…
— Участковый всю жизнь нашего брата будет считать вором, — вспыхнул Тимка.
— Поднимись выше мести. Она тебе, кроме горя, ничего не даст, — оборвал Кравцов. — Участковый совершил убийство и предстанет перед судом. Я сам этим займусь.
– Тимофей! Скорей открой! — послышался снаружи голос Дарьи. — Ты спал? Нет? А я испугалась.
— Чего? — удивился Тимка.
— Милиция сгорела! Говорят, сожгли ее воры! Бензином облили и никому не дали выйти. Всех приморили. И участковый там был, — говорила Дарья торопливо, входя в дом. Включив свет, увидела Кравцова, покраснела, закрыла рот ладонью.
Кравцов торопливо поднимал упавшую под стол шапку.
— Извините, задержался я у вас, — заторопился он к двери.
На улице ему в лицо пахнуло запахом гари. До слуха донесся гул людских голосов.
Бывшее здание милиции теперь осело черным ребрами, дымились вздыбленные решетки, сейфы. Обугленные трупы, застрявшие в оконных переплетах и решетках. Скорчившиеся. Попробуй пойми, кем он был пару часов назад.
Чуть в стороне сердобольные старухи отливали водой одуревшего от дыма мужика. К сейфу рванулся. Старое вспомнилось. Руки зачесались. Открыл. Думал, деньги найдет. А там всего-то полбутылки водки да кусок колбасы…