Закон - тайга
Шрифт:
Шомахов молчал. О чем-то напряженно думал.
— До утра в кладовке у меня посидишь. А первым поездом в Поронайск увезут тебя, — сказал Ефремов.
Когда он закрыл Шомахова в кладовой и вернулся, Иван Степанович сказал хмуро:
— Вы что, всерьез хотите его судить?
— А разве такое бывает иначе? — не понял Ефремов.
— Я привел его попугать. Даже не думал, что всерьез вы хотите его законопатить. Иначе и не подумал бы привести. Да еще своими руками. Ошибся мальчишка. А в последствиях — не виноват. То уж ваши перегнули,
— Теперь не нам с вами решать, что с ним будет. На это другие люди есть, пусть займутся, — ответил Ефремов равнодушно.
— Отпустите на поруки. Мне. Я за него отвечать буду. Весь госпромхоз, — просил охотовед.
— И это не в моей компетенции. Спасибо вам за помощь в поимке вора. Но не более, — осек участковый.
— Шомахов безусловно подлежит задержанию. Я уже выписал постановление, — встал из-за стола милицейский следователь.
— Люди! Вы же сами мужики! Отцы небось. Иль ваши сыновья не ошибались? Зачем мальчишку губить? Выпустите! Не сбежит он, — просил Иван Степанович.
— Я не могу приказывать следователю, которому передал дело. К тому же он не нарушает закона. Дальнейшую судьбу Шомахова решаем не мы — суд. А если бы вы укрыли его от следствия, то пришлось бы и вас привлекать к уголовной ответственности. За укрывательство. Следствие и суд учтут все. И сказанное вами. Вам еще придется давать показания следователю. Там и скажете обо всем, — встал Кравцов, собираясь уходить.
Иван Степанович выскочил в дверь, ругая себя за случившееся.
— Провинция. Никакого понятия о законе. Вот что такое безграмотность. О ней я и говорил, — ухмылялся Ефремов.
— Зато и ваши грамотеи отличились. Перепились вдрызг, едва на порог ступив. Забыли обо всем, что поручено было. Стыд!
— За это я с них спрошу. Даром не сойдет, — пообе- щал участковый.
— Хорошо, охотовед увидел. А ведь успей Шомахов перепрятать, век бы не нашли концы. И получили бы висячку — нераскрытое преступление. И кто знает, что потянуло бы это дело за собой, — возмущался Кравцов. — Вот об этом Дорофеева стоит поставить в известность. Чтоб не только образованных, а и обязательных, добросовестных людей сюда посылал. Без скидок на провинцию…
— Неприятность мне причинить хотите. А за что?
Из кладовой донесся шум: грохот падающих ящиков.
— Что там? — рванулся Ефремов к двери, опережая Игоря Павловича.
Шомахов повесился на брючном ремне. Продел конец в крюк, где прежние хозяева вешали окорока.
Мальчишка хорошо знал, как делают охотники петли на зверя, и воспользовался нехитрой наукой. Иного выхода он не увидел. В кладовой было слышно каждое слово, сказанное в доме.
— Скорее, может, откачаем, — вытаскивал Ефремов парня из петли.
Кравцов, едва глянув, сказал тихо:
— Уже бесполезно. Он и впрямь был бы неплохим
Утром, когда село еще не проснулось, покойного повезли в Поронайск. Тело билось о борта машины. И Кравцов поневоле оглядывался назад. Казалось, что парень жив и вот-вот выскочит из машины, использует свой последний шанс удержаться в жизни. Ведь она только начиналась…
На душе Игоря Павловича было тяжело. Обреченность… Она и стала причиной смерти. Не думал Кравцов, что хлипкий с виду парень способен на такое. Видно, жила в нем совесть и, несомненно, страх перед будущим толкнул на такую развязку. Но даже Ефремов, уж на что наглец и циник, до самого отъезда Кравцова не смог прийти в себя…
Игорь Павлович вздрогнул. На очередном ухабе рука покойного, казалось, ухватилась за борт машины.
Кравцов сжался. Ему почудилось, что Шомахов бежит рядом с машиной, стараясь обогнать ее, увидеть свое недожитое, глянуть в глаза своей судьбе, оборвавшейся ночью и оставшейся позади машины в Трудовом. Седым мальчишкой на обочине, со щеками, мокрыми от слез.
Некому его понять, пожалеть. Никто не погладил его по голове. Не ввел в свой дом. Его ни разу не назвал сыном никто из мужиков. И плакала судьба — брошенной сиротою. Умереть, как человеку, и то не довелось…
Кравцов не знал и не слышал, как селяне злым матом крыли его в этот день в Трудовом. С милиции, мол, что спросишь, она всегда была и останется мусориловкой, там никогда не работали люди. А вот прокуратуре — верили. Теперь и она скурвилась.
С тяжелым сердцем уходил на заимку Тимофей.
Что скажет кентам? Как устроил судьбу Кости? На лихую смерть увел?
На притыкинский участок он вернулся к вечеру. Без лишних оттяжек сам рассказал мужикам, что случилось в селе. Охотники сидели молча, будто оглушенные.
Нет больше Кота. Убили его. Одним махом все отняли. А ведь такое с любым случиться может…
— Видно, за откол его фортуна наказала. Хана нам, если кто оторваться от фарта вздумает. Вместе надо, «малинами», как всегда было. Так оно и живется файнее, и с мусорами разделаться проще, — сказан Угорь.
— Наши легавые, чтоб их не одно перо не обошло, много про нас знают, гадье. Потому приморяться в Трудовом никому не стоит. Сматываться надо всем. Покуда не попухли. Мне до воли совсем немного осталось. Как получу ксивы — только меня и видели, — бубнил Скоморох.
— На Трудовом свет клином не сошелся, кенты. Я тоже лыжи навострил в Оху. Там к фартовым приклеюсь. Пофартую с ними. Погляжу, чего сахалинские законники могут.
— Срываться надо отсюда, как только запретка откроется. К своим когти рвать! В гробу я видел чужих кентов! Они заложат, чтоб самшл не попухнуть, любого, кто недавно примазался! — разговорились воры.
— Не трехай лишнего! Я с местными законниками был в делах. Путевые, файные кенты. Они и грев подкидывают. Свои — хрен на рыло, — буркнул Угорь.