Закон - тайга
Шрифт:
А баба королевой по селу выхаживала. Свои же, ссыльные, не узнавали. Она иль нет? Откуда что взялось? Пить бросила — морщины исчезли. Лицо налилось, румяно-белое. Словно рябина в пору зрелости расцвела.
Дегтярев, встречаясь с Дашкой, боялся глаза на нее поднять. Была алкашкой, замухрышкой, а превратилась в украшение Трудового.
В глазах — уверенное спокойствие. Волосы — в толстую косу — короной голову оплетают. Плечи расправила. Нос вздернут. На губах полуулыбка играет. Знала себе цену нынче. На местных мужиков и не смотрела. Куда им до нее! Да и не хотела семьи разбивать. А в холостяках
Дашка мечтала о своем. Нравился ей Дегтярев. Его бы она приняла. Но не на ночь. Насовсем.
И когда участковый неделями не выезжал в Поронайск, Дашка думала, что он из-за нее в Трудовом сидит. Да и что за семья, которую он раз в месяц видит? А ведь мужик. Жалела его баба. Она ничем никогда не выдавала себя. Да и случая не было.
Встретится участковый на улице, эдак вежливо поздоровается, о здоровье спросит, о жизни. И, заглянув в лицо ей, краснеет, как мальчишка. С чего бы это?
Раньше в гости заглядывал. Просто так, на огонек. Любил чай попить с вареньем из кишмиша, малины. Теперь не заходил. В новый дом даже на новоселье не пришел, не глянул, как устроилась баба.
И Дашке было до слез обидно, что так не везет ей в жизни.
Уж сколько раз, заметив Дегтярева уходящим в тайгу, тайком убегала следом. Чтоб спросить, почему не навещает. Но Дегтярев то сворачивал к Трофимычу, то исчезал в лесу бесследно.
Баба ругала себя ночами. За привязанность к участковому. Сколько раз он обижал ее за прожитые годы — счету нет. Не зря его все ссыльные и условники легавым да мусором зовут. Но сколько ни уговаривала, сердцу приказать не могла. Не слушалось оно разума. И вспыхивало всякий раз при виде участкового.
А он подходил к ней, шутливо становился по стойке смирно и, взяв под козырек, говорил, улыбаясь:
— Здравствуй, Дарьюшка, отрада и краса наша! Цветешь все нам на радость? Как здоровьичко?
И, поговорив с нею пару минут, уходил торопливо, сославшись на занятость, неотложные дела.
Ну хоть ты тресни, ни разу не свернул на тропинку к ее дому! Хотя на каждом новоселье был. Всех поздравил, за каждого порадовался. И только ее забыл.
Дарья уже и ждать его устала.
И однажды, сходив в тайгу с утра пораньше, нарвала целый осенний букет. В нем багровым цветом отливали ветки рябины, золотые листья клена, пушистый вереск. Пришла домой усталая и решила испечь пирог с малиной. Побаловать себя и детей пекарей.
Едва пироги в духовку сунула, кто-то в окно постучал.
«Наверное, портниху принесло», — подумала баба. И, выте- рев руки, пошла открывать дверь.
На пороге стоял участковый. В руках — письмо. Дарье адресовано. Глазам не поверилось.
— Заходите! Что ж на пороге стоять? — пригласила растерянно.
— Да некогда. Ты распишись в получении. Письмецо заказное.
— Пройдите
— Я подожду, — топтался у порога Дегтярев.
Дарья открыла дверь нараспашку, взыграло настырство бабы:
— Входи, не съем! Хоть глянешь, как устроилась!
И участковый, глянув на чистые полы, стянул сапоги, шагнул в дом.
Оглядев кухню, комнату, нерешительно отворил дверь в спальню.
— Да у тебя как в раю, даже страшно заходить, чтоб ничего не нарушить. Смотри, как сумела! Да ты не просто хорошая
хозяйка, а и отменный художник, — искренне похвалил Дарью.
Та цвела. Пригласила к столу. Дегтярев от еды отказался. Но от чая с пирогами — не смог, не устоял. И хвалил бабу на все лады. Та маковым цветом горела от смущения.
А Семен оглядел сарай, кладовку, подвал. Все ему понравилось. И, вернувшись в дом, обронил ненароком:
— Хоть в постояльцы к тебе просись. В моей дежурке о таком и мечтать не приходится. Койка да стол. Никаких условий. Умываемся на улице. Так надоело жить на бивуаке, по- собачьи! Я ведь тоже уют люблю. Да и годы свое делают. Иной раз так отдохнуть хочется. Душой и телом. А все недосуг…
— Я тебе всегда рада. Только вот ты чего-то обходить стал. Вроде чураешься меня? Всех с новосельем поздравил. Мой дом — миновал. Не случись письма, так и не заглянул бы, — укорила робко и глянула в лицо Семена.
Дегтярев отвел глаза.
— Пей чай, Семен! И пирог не забывай, — взялась Дарья за письмо.
Прочла его. И руки задрожали. Побледнела баба. По щекам злые слезы полились.
— Что с тобой? От кого письмо? — подошел участковый вплотную.
— От брата. Из деревни. Сколько лет не писал! А теперь вспомнил. Жена умерла. Вот и понадобилась. За хозяйством смотреть некому стало. Обещает кормить досыта. — Смахнула баба слезы и заговорила зло: — Старое припомнил. А если б не я, ни родителей, ни дома не оставили б немцы. Живьем всех спалили бы! А он в этом доме живет и меня ж говном поливает! Чужие простили. А этот… Да деваться некуда, — зарыдала Дашка.
— Ты что ж, поедешь к нему? — дрогнул голос Дегтярева.
— Не бросать же его в горе! Какой ни на есть — брат он мне. Да и самой уж немало. Пора о старости подумать. Здесь я совсем одна, — жаловалась баба.
— Зачем уезжать? У тебя все хорошо. Ты шутишь, Даша?
— Какие шутки? Там — свои!
— Ну и свой! Хуже зверя! Зачем же вот так? Уж лучше среди чужих, чем с такой родней.
— Да что ты понимаешь, Семен? Здесь я сдохни, никто и не узнает. А там хоть схоронить будет кому.
— Нет, этого не может быть! Ты — и вдруг уедешь, когда все наладилось. В себя пришла. Это черт его знает что! — возмутился участковый.
— Да кто ему, кроме меня, поможет, если все дети в город жить уехали насовсем!
— А тебе кто помог? Не жаль бросать все, что таким трудом нажила?
— Э-э, да пустое все!
— А я как?
— Ты? — Дарья глянула на участкового с изумлением. Не поверила в услышанное. Слишком затянулось ожидание.
— Да, я, Дашенька! Как меня оставишь без чая и пирогов своих? Может, возьмешь в постояльцы, надо и обо мне кому-то позаботиться. Не совсем уж я легавый. Мне б немного тепла, хоть вот тут, на кухне.