Закон - тайга

Нетесова Эльмира Анатольевна

— А люди? Что скажут?

— Люди? При чем они?

— Семье скажут, опозорят.

— Моя семья — двое детей да внуки. Вот и все…

— А жена?

— Уехала она от меня. С другим. Он первой ее любовью был. Считала погибшим. А он в плену был. Потом уехал в Америку. И написал ей оттуда. У нас дети были маленькие. Вырастили их. Она показала его письма мне. Сказала, что любит по- прежнему. Я и простился с нею, — вздохнул Дегтярев.

— А дети как же?

— Семьи у них свои. О ней не вспоминают. Как и я. Теперь уж на пенсию не прошусь. Отдых не в

радость будет.

— Она пишет?

— Нет! Зачем?

— Но столько лет прожили вместе!

— Не надо, Даша. Она всегда жила одна. Я редко был дома. Но у меня были иллюзии, думал, что любим. А она жила без сказок. Легко ли ей было столько лет жить с нелюбимым? И ведь молчала, терпела, детей растила. Это подвиг. За что же я злиться на нее должен? Спасибо, что не предала, не бросила детей на полпути. Я ей счастья желаю. Она заслужила его долгими годами. И не говори плохо о ней, — попросил Дегтярев и, отвернувшись от Дарьи, видно, так легче было, продолжил: — Я, кроме нее, никого любить не смогу.

Дашка похолодела от этих слов. Ей снова стало одиноко, тоскливо. У нее тоже отняли сказку, которую придумала, чтобы легче скоротать одиночество. А теперь от нее ничего не осталось.

— Так возьмешь в постояльцы? — спросил Дегтярев.

— Ты мужик, Семен. Свое горе всякому легче в одиночку перенести. Когда на сердце пусто, никто уж не порадует и не согреет. И моя забота — не в помощь. Мне б себя удержать. Ты сильный. Сумеешь сам. Я чужих в доме не люблю. Отвыкла. Прости, — встала Дашка из-за стола.

Дегтярев понял. Й, быстро надев сапоги, вышел со двора.

Дашка металась всю ночь. Нет, она уже не плакала. Слез не было. Молча обдумывала все, что произошло за день.

«Может, стоило согласиться? Пусть бы жил. Глядишь, привык бы. А там видно было бы. Ну зачем я, дура, рубанула сплеча? Сама прогнала. А мужик еще от горя своего не остыл. И теперь уж не воротится», — кусала Дашка подушку.

Заснула она лишь под утро тяжелым больным сном.

Проснулась от громкого стука в окно и истошного хриплого крика:

— Дашка, курва, баня горит!

Баба как была в ночной рубахе, так и кинулась во двор. Но спешно вернулась в дом накинуть халат. Руки дрожали, не попадали в рукава. Не заметила, что надела халат наизнанку. Помчалась баба по улице босая, растрепанная. Увидела столбы дыма над баней. Отчего это могло приключиться? Ведь вчера не топила баню. Никто в ней не мылся. Почему же тогда она горит?

Пламя вырывалось с чердака. Его заливали, выплескивая ведрами воду. Живая цепь людей из милиционеров, работяг, условников передавала ведра из рук в руки.

Выходной. Думали помыться. А оно вон как получилось. Словно назло…

Дегтярев не увидел Дарью. Он стоял в провале чердачного окна и, выливая воду в огонь, торопил:

— Живей, мужики! Торопись!

Одежда на нем дымилась или парила, определить было трудно.

Он кашлял, отмахивался от дыма и ведро за ведром плескал, выливал воду в огонь.

— Шустрей, ребята! — слышался его хриплый голос.

Он не просто торопил людей, он подбадривал самого

себя.

Лишь к обеду пожар был потушен. Работяги без лишних слов и просьб разобрали крышу, потолок бани: надо немедленно ремонтировать. Обугленные доски, стропила и брус сложили на тракторную телегу и увезли подальше, с глаз долой. А к бане подвезли смолистые бревна и доски прямо от пилорамы. И работали люди всю ночь при свете прожекторов.

К утру ремонт был закончен. Крышу бани покрыли шифером. А бабы с кистями и ведрами извести помогали Дарье белить баню снаружи и внутри. Отмыли полки, лавки, скамьи. И к вечеру под метелку вымели все вокруг.

Миновала беда. Но… На другой день Дашку вызвал Дегтярев. В глазах холод, подозрение. Оттого и вопросы колючие:

— Закрывала ли баню, уходя? Где ключи держала? Почему чердак был открыт и лестница поднята? Почему свет не отключила? Когда в последний раз пожарники были? Почему на чердаке не оказалось аварийного запаса воды? Почему на чердаке оказались веники?

— Для людей старалась. Они этими вениками простуды выколачивали. А вода была в баке. Но немного. Не ждала беды. Баню всегда закрывала и ключ с собой брала. Чердак запирала. И лестница всегда сбоку лежала, около стены. Пожарный инспектор месяц назад приезжал с проверкой. Только то и отметил из плохого, что в аварийном баке было воды лишь наполовину. С чего пожар возник? Да кто его знает? На чердаке ни одной живой души нет. Проводка исправна. Баня не топилась сутки. Молнии тоже не было.

— Во сколько вчера ушла из бани?

— Совсем не была. Чего в выходной там делать? Ты же вчера у меня был, Семен, — напомнила баба тихо. И добавила еле слышно: — Зачем же мне баню поджигать, ведь я кормлюсь от нее. Себе врагом кто станет?

— Может, дружка себе завела? На чердаке встречались? — глянул участковый колюче.

— Я не кошка, мой март давно прошел. А если и заведу кого, не стану по чердакам сигать. Дом имею на этот случай. И прятаться не буду. В открытую полюблю. Навсегда! Не хочу ворованное да отнятое. Уж если встречу по себе — на чердак не поволоку. И наплюю на всех! Понял? И тебя не спрошусь! Тоже указчик выискался! Ты меня с кем-нибудь, кроме Тихона, видел? Вот и заткнись! В своих штанах поковыряйся! Нечего меня шпынять прошлым! — Брызнули слезы из глаз, и Дашка, вскочив с табуретки, рванулась к двери, бросив на ходу: — Сволочи все! Все сволочи! Подлюки проклятые!

Она шла домой, вытирая мокроту с глаз и щек.

— Даша, чего ревешь? Да успокойся! Баня уже в порядке! — успокаивали условники.

— Этот ферт-легавый довел. Ему надо ремонт бани на кого- то повесить. Вот и нашел крайнего, — догадывались фартовые.

— А мы-то думали, что он с ей любовничает, — шамкали старухи на лавке.

— И чего дергает бабу? И так у нее никакой радости в жизни нет, — говорили переселенцы, сочувственно качая головами.

«А я, дура, еще принять его хотела в свой дом! Идиотка! Он до конца жизни не верил бы мне. Так и считает шлюхой! Сам на себя век не оглянется», — думала Дашка, прибирая в доме.