Закон улитки
Шрифт:
– Ты что, пить хочешь? – спросил ее Виктор.
Соня отрицательно мотнула головой.
– А что ты написал? – кивнула на отпечатанную статью.
– Это для газеты, репортаж о сегодняшнем дне!
– Ты опять журналистом устроился?
– Нет.
– А я, когда вырасту, может, стану журналисткой… Буду ночью на кухне сидеть… Когда все спят.
– Не надо, – сказал Виктор. – Ты же не хочешь быть солдатом и идти на войну?
– Нет, солдатом я не буду! – твердо заявила девочка.
– А журналист – это тот же солдат, – объяснил Виктор. – Тебя взяли в газету, показали пальцем на врага, дали в руки вместо ружья ручку,
– А ты только что гадости писал? – оживилась Соня, заглядывая в верхнюю страничку статьи.
– Нет, я писал про детдомовцев, у которых мы сегодня в гостях были…
– А для того чтобы писать про них, необязательно быть журналистом?
– Нет, необязательно.
– Ну хорошо, – Соня кивнула головкой. – Тогда я пойду спать.
91
Рано утром, еще до завтрака, Виктор оделся, не перечитывая, свернул написанную ночью статью в трубочку и сунул ее во внутренний карман куртки.
На улице опять шел легкий снег. В предрассветной темноте желтые городские фонари были похожи на одуванчики – свет от них был коротким, в его круг влетали снежинки, на короткие мгновения окрашиваясь в его желтизну, и тут же падали вниз. Из соседних подъездов в зимнюю утреннюю темноту выходили люди, спешившие на работу. Что-то было в этом странное, необычное, что-то из советского прошлого с его рабочей дисциплиной, с наказаниями за опоздания на работу, с Героями Социалистического Труда. Виктор смотрел на эти спешащие к дороге, к автобусной остановке тени. Смотрел и понимал, что жизнь на самом деле как-то восстановила свой обыденный ритм. Значит, опять работают какие-то заводы и фабрики, опять земля вертится, и все на ней растет и шевелится. Но это явно была другая, параллельная жизнь. Это была не его жизнь. Эти жизни не пересекались. Люди, спрятавшиеся за обыденным ритмом, не замечали или не хотели замечать то, что им не нравилось. Хотя и это не могло быть правдой – они же читают газеты, смотрят телевизор! Или, вернее сказать, они читают и смотрят, и радуются, что все это не про них, что их убивать некому и не за что. Они не брали в долг десять тысяч долларов, они не занимаются бизнесом, они уклонились, когда была возможность стать явной и подготовленной жертвой новой реальности. И теперь они встают и идут на работу в тот час, когда параллельный мир только-только заснул.
Это внезапное единение Виктора с обычным миром вдруг пронзило его мысли и чувства какой-то ностальгией, ностальгией не по советскому прошлому, а по целостности мира и по той возможности быть самому целостным, которую давал единый прошлый мир, единая жизнь.
Приехав в центр, Виктор зашел в «Макдональдс» на Майдане Незалэжности. Взял себе кофе и горячий пончик. Забился в угол, сел за столик перед стеклянной стенкой, за которой летел легкий, пушистый снег, а за снегом разворачивались троллейбусы, привозившие все новые и новые толпы трудящихся. Количество людей, бесконечным маршем проходивших перед «Макдональдсом», продолжало озадачивать уже проснувшееся сознание Виктора. В конце концов он отвернулся от улицы, от этих людей и падающего снега.
В Голосеево приехал в полдесятого. Сергей Павлович уже расхаживал по дому в махровом халате тигровой окраски. Паши не было. Шеф сам сварил кофе. Они уселись тут же, на кухне. Виктор протянул Сергею Павловичу статью
Сергей Павлович погрузился в текст статьи. Виктору было видно по прищуренному взгляду шефа, что статья ему нравится. Собственно, в качестве статьи Виктор не сомневался. Сомневался только во вкусе шефа. Да и то – не очень.
Дочитывая последнюю, четвертую страницу, Сергей Павлович вдруг заморозил взгляд на какой-то строчке. Губы его напряглись, утончились, словно он их прикусил.
Виктор занервничал. Он уже не помнил, как заканчивалась статья. Вроде все там было нормально.
Шеф перевел взгляд на Виктора.
– У тебя странное чувство юмора, – сказал он неожиданно холодным тоном.
– А что там? Что? – Виктор попробовал заглянуть на последнюю страницу.
Шеф молча протянул страницу Виктору. Он перехватил ее, поднес к глазам. Взгляд побежал по знакомым строчкам. Все было нормально. Нормально, пока его взгляд не наткнулся на самую последнюю строчку, вернее подпись. Там было напечатано: «Группа товарищей». Виктора прошиб холодный пот.
– Это я автоматически, – оправдывался он. – Случайно… Старая привычка!
Сергей Павлович неожиданно усмехнулся.
– Жаль, – произнес он. – А я-то подумал, что это у тебя юмор такой загробный!.. Ну ладно, – он протянул Виктору ручку. – Тогда вычеркни своих «товарищей» и поставь имя автора! И можно отдавать в печать.
– Имя автора? – переспросил Виктор.
– Ну да! А как еще делают журналисты?
Виктор задумался. Подписываться своим именем ему не хотелось. Ему не хотелось быть на виду, ему не хотелось, чтобы кто-нибудь случайно заметил его имя и сказал: «Смотри, а этот еще жив!»
Может, были и другие причины для таких опасений, но Виктор в течение двух секунд утвердился в своем нежелании подписываться своим именем.
– А если псевдоним? – спросил он.
– Зачем, подпишись Пашей! – спокойно посоветовал Сергей Павлович. – Напиши «Павел Корниенко».
Виктор отрицательно мотнул головой. Что-то подсказывало ему, что Паша будет не в восторге, узнав, что он начал писать статьи для газет, да еще и про доброту своего шефа.
В конце концов Сергей Павлович махнул рукой.
– Ну придумай себе псевдоним, черт с тобой!
И Виктор написал в низу четвертой страницы, под вычеркнутой «Группой товарищей» – «Сергей Фишбейн-Степаненко».
– А проще ты ничего не мог придумать? – поморщился шеф. – Вычеркни Фишбейна, а то меня обвинят, что евреями себя окружил!..
Виктор послушно вычеркнул не понравившуюся шефу фамилию и стал просто Сергеем Степаненко. Точно таким же, каким был его покойный друг перед тем, как решил уехать в Израиль. Странно, подумал Виктор, даже после смерти все может вернуться «на круги своя».
Перед тем как отпустить Виктора, шеф показал ему фотоснимки, сделанные Пашей в интернате. Сам же Сергей Павлович их рассматривал с большим интересом, чем Виктор, и было видно, что рассматривает он их уже не в первый раз.
– Видишь, как приятно делать добро! – сказал он, кивая на фотографии со счастливыми смеющимися лицами детей. – Жаль только, что добра на всех не хватает!
92
Прошла неделя, и в стане виртуальных киевских журналистов на одного солдата пера стало больше. Им посмертно стал Сергей Степаненко.