Законы прикладной эвтаназии
Шрифт:
«Конечно».
«Тогда давай. Что изменится – звони».
«До встречи».
Алексей Николаевич рассеянно смотрит в потолок. Под его рукой – бесценные чертежи. Может, не стоит пороть горячку? Нет, стоит. Нужно сконструировать аппарат самостоятельно, сделать его чертежи в стиле двадцать первого века – и тогда патентовать. То, что у него в руках, нести в патентное бюро нельзя. И вообще, патентовать первым делом нужно в США, а не в России. Но это так, мысли, просто мысли.
Потому что перед ним всё ещё стоит дилемма – сообщать Волковскому о своей находке или
Майя появляется из душа примерно через час. На ней банный халат с эмблемой отеля.
«Едва разобралась с этими вашими кранами. У нас душ сам понимает, что нужно хозяину. То есть подбирает идеальную температуру в зависимости от биоритмов и температуры тела того, кто моется. А в Пинфане была деревянная ванна и служанка».
«А если не нравится?»
«Что не нравится?»
«Температура воды».
«Можно регулировать голосом».
Алексей Николаевич встаёт.
«Майя, тебя переправят через китайскую границу в Россию шестнадцатого июня. До того придётся сидеть в номере. Мы не можем рисковать и выводить тебя лишний раз на улицу».
«Понятно. Только нужно будет купить мне одежду».
«Я сам куплю, ты мне размеры скажешь».
«Размеров я, честно говоря, не знаю. У нас другая система, а в Японии мне что дали, то я и носила. Позже мерку сняли, но цифр я не помню».
Морозов осматривает Майю.
«Ладно, я куплю на глаз. Окажется мало или велико – куплю ещё, это не проблема. Тут всё дешёвое».
«Хорошо».
Она садится на кровать.
«Главное, – говорит девушка, – не влюбись в меня».
Морозов смотрит на неё удивлённо.
«Почему ты думаешь, что я в тебя влюблюсь?»
«Потому что я безумно красива».
Самое страшное, что она права. Он смотрит на неё теперь, на чистую, с растрёпанными влажными волосами, при нормальном освещении, и понимает, что давно, очень давно не видел настолько красивой женщины. Нет ни одной правильной черты в её лице, нет ни капли того, чем восторгаются члены жюри конкурсов красоты, но при этом она ослепительна. Он не может оторвать глаз от её лица.
Он смотрит на её губы – тонкие, изящно изогнутые. На её нос – птичий, странной формы, с горбинкой. На её подбородок – слишком крупный, немного выступающий вперёд. На высокий лоб. И на удивительные, огромные голубые глаза, окружённые широкими тёмными кругами. И ему кажется, что он в них тонет.
«Я постараюсь», – говорит он с улыбкой.
Это ложь. Потому что Алексей Николаевич Морозов, пятидесяти трёх лет, профессор, доктор медицинских наук, один из ведущих нейрохирургов Москвы, влюбился по самые уши.
3. Гречкин
1
Лифт застревает на высоте десяти тысяч метров. Что-то щёлкает, кабину передёргивает, и на табло возникает надпись «Дальнейшее движение невозможно». Средних лет женщина в чрезмерно обтягивающем костюме начинает
Гречкин устало вздыхает, шлёпает рукой по кнопке вызова помощи, достаёт отвёртку и открывает нижний люк.
– Что вы делаете? – вопит истеричка.
– Я инженер, специалист по орбитальным лифтам, я знаю, в чём проблема.
Конечно, Гречкин ничего не знает. Но иначе тётка не успокоится.
Ну почему, почему он никогда не застревал в лифте с Майей. Только с какими-то старыми идиотками.
В техническом подкабинном помещении довольно грязно. Он как-то был в нью-йоркском орбитальном лифте (на практике), вот где чистота и красота. А здесь традиционное русское разгильдяйство.
Из динамика доносятся успокоительные фразы дежурного диспетчера. Истеричка находит себе новую мишень и ругается с ним.
Гречкин нажимает на кнопку технической связи.
– Говорит младший инженер Василий Гречкин. Орбитальный лифт номер шесть Московского подразделения застрял на высоте десять тысяч шестьсот пятьдесят три метра. Причина поломки неясна.
– Слышу вас, Гречкин. Причина поломки прекрасно ясна нам. Вам придётся немножко подождать: ваша помощь не требуется.
– Хорошо…
– …инженер Топоров.
– Инженер Топоров.
Гречкин забирается обратно в лифт. Женский голос из динамика продолжает успокаивать истеричку, которая уже перечисляет, в какие суды подаст, если с ней что-либо случится. Гречкину очень хочется сказать, что случиться с ней может только смерть, и тогда она никуда ничего не подаст, но вслух приходится говорить совершенно другое.
– Господа и дамы, успокойтесь. Я – инженер по орбитальным лифтам, мне только что сообщили, что неполадка совершенно неопасна, её устранят буквально за полчаса.
Он залихватски врёт, хотя понимает, что через полчаса тётка совсем сойдёт с ума, если его предсказание не сбудется.
– А что же вы, инженер, такой хлипкий лифт построили? А? В этой стране ничего нормально сделать не могут! – кричит тётка. – Вы что думаете, вам с руки эти штучки сойдут? Вы что думаете…
– Я ничего не думаю! – Он орёт прямо ей в лицо.
Тётка замолкает.
– Если вы не заткнётесь прямо сейчас, я вас лично выброшу в космос через нижний шлюз, и никто не будет против.
– Точно, – поддакивает офисная крыса из угла.
Для наглядности Гречкин показывает пальцем куда-то вниз, на технический люк.
Тётка замолкает, но по её лицу видно, что по приезде скандала не избежать.
Лифт трогается даже не через полчаса, а минут через десять. Рывок – и снова огромная скорость, немного закладывает уши, но в целом высота почти не чувствуется. Через атмосферу лифт идёт медленнее, чем через безвоздушное пространство.
Верхняя Москва очень похожа на нижнюю. Двери лифта открываются, и перед Гречкиным предстаёт привычная картина: площадь Лифтов, нечто вроде огромного зала распределения. Много народу, все ждут своей очереди войти в орбитальный лифт.