Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

Никитчук Иван

– Привет Аполлону Бельведерскому! – поприветствовал его весело товарищ. – Что случилось?

– Ох, Иван, – грустно проговорил Аполлон, – какое это счастье быть с таким гением, как наш Великий Карл, и как это иногда тяжело. Он видит то, о чем мы и не догадываемся, он требует так много, что нам, обыкновенным людям, не под силу, и, безусловно, его раздражает моя мазня. Он так и назвал мои этюды. Если бы только слышал, как он распекал меня, как упрекал за лень, невнимание. Он сказал, что, если я не поработаю как следует, он выкинет мою мазню. И посмотри – он

сделал всего лишь несколько линий, и все ожило и заиграло. И я действительно вижу, что я осел, не добрал самого главного, – закончил он грустно.

– Ну, не журись! – успокоил его Сошенко. – Ведь не только распекает тебя, ты же сам говорил, что, когда ему что-то нравится, он не скупой на похвалу. А где он сам?

– Карл Павлович поехал, кажется, к Кукольникам. Он очень сдружился с поэтом Нестором Кукольником и его братом, а там бывает и Михайло Глинка. У них всегда собирается вся «братия», а может, и у графа Виельгорского, на Михайловской, а меня оставил здесь и наказал учить анатомию на полотне.

– Мы еще такие счастливые с тобой! – вдруг горячо заговорил Сошенко. – Мы с тобой свободные. И все зависит от нас самих. А вот наш земляк, Тарас Шевченко… О, я уверен, если бы он был не крепостной, если бы ему дать добрую школу, он обогнал бы многих, а он, с чувствительной душой художника, ходит с ведерком охры, красит заборы и крыши, и счастлив, когда хозяин поручает сделать узоры для плафонов и стен.

– Я сам об этом думал. Но что можно сделать для него? – загорелся Аполлон. – Знаешь, что: надо пойти к нашему Венецианову. Старый – необыкновенный человек. Такой доброты, такого чувствительного сердца надо еще поискать. Пошли к старому! У него для каждого найдется совет! Я всегда с большой охотою хожу к нему…

– У него такие милые дочери… – в тон ему добавил Сошенко.

– Ну, ты… – покраснел Аполлон, ибо это было не беспричинно.

Друзья оделись и пошли к художнику Венецианову.

В уютном простом кабинете Венецианова радостно принимали всех, и не только друзья-художники, но и молодежь чувствовала себя здесь, как у близких, гостеприимных родственников.

Сошенко окинул взглядом манекен в крестьянском русском убранстве, столик с кистями, рабочее орудие хозяина, и сел с Аполлоном на кушетку за круглым столиком. В соседней комнате послышались девичьи голоса, быстрые шаги, топот.

– Только условимся, – предупредил товарища Сошенко. – Сначала дело, поговорим со стариком, посоветуемся, а потом все остальное.

– А что? Я ничего, – согласился Мокрицкий. – Мы не для того шли.

Невысокий, с бритым суховатым лицом старик в темно-зеленом долгом сюртуке, с шелковым платком на шее, вышел к молодым людям. Это и был Венецианов.

– Мы к вам по важному делу, – решил сразу же сообщить Мокрицкий, здороваясь, чтобы старик не заподозрил чего-нибудь. – Мы пришли посоветоваться. Но это все начал Сошенко, он вам и расскажет все подробно.

Молодые люди не ошиблись. Венецианов слушал Сошенко внимательно, и в его добрых, уже выцветших глазах были неподдельное сочувствие и грусть.

– Он крепостной?

Что поделаешь! – промолвил он. – Когда мы уже освободимся от этого лиха, что оскорбляет всех нас! Сколько талантов гибнет через эту кричащую несправедливость! Но все, что можно сделать, мы обязаны сделать. Вы говорите, у парня есть способности?

– И немалые, – убежденно сказал Сошенко. – Я уверен, что после подготовки его приняли бы в Академию.

– Об этом теперь не может быть и речи, – махнул безнадежно рукой Венецианов. – Разве вы не знаете, что уже давно есть указание не принимать крепостных в ученики Академии?

– Мы знаем, но к чему такое суровое указание? Ведь немало известных художников российских вышли именно из крепостных, – возразил Мокрицкий, – вспомните архитектора Воронихина, который строил Казанский собор.

– А Тропинин, – подхватил Сошенко, – кто из нас не увлекался творениями Тропинина!

– Но почему же принято такое указание не принимать крепостных в Академию? Ведь закончив Академию, получив золотую или серебряную медаль, они же не могли не вернуться к своему хозяину? – спросил Сошенко.

– В том то и дело, друзья мои, что хозяева иногда даже посылали их в Италию, а потом забирали к себе. И люди, уже интеллигентные, вкусившие, так сказать, плодов высшей культуры, с развитым вкусом и тонкими потребностями, возвращались в положение лакеев, простых маляров, их снова могли наказывать розгами, над ними издевались, и случаи самоубийства участились, а в актах писали: «покончил с собой от имеемой в нем задумчивости». Вот Академия и приняла такое решение.

– Значит, дело с моим протеже безнадежное? – спросил грустно Сошенко.

– Никогда не следует терять надежды, молодой человек, – сказал Венецианов. – Не надо бросать юношу, надо поддержать, подучить, а тем временем что-то найдем. – И добавил: – Таланты на дороге не валяются, их надо лелеять, им надо помогать.

– Что же делать? Если бы знали, как хочется помочь ему! – горячо заговорил Мокрицкий. – Иван просто очарован им.

– Что он теперь делает, этот ваш талант? – спросил Венецианов.

– Сейчас артель Ширяева украшает после ремонта Большой театр. Тарас в этой артели фактически основной человек. Он выполняет рисунки для плафонов и разных украшений. Он у них лучший художник и хозяин им дорожит.

– Ширяев? Я знаю немного о нем. Деловой, но крутой человек. Знаете что, друзья, мы все же начнем наше наступление! Иван Максимович должен познакомиться с хозяином – Ширяевым, склонить его на кое-какие льготы для парня. Ну, пусть отпускает по воскресеньям, пусть отпускает свободными вечерами на лекции, а вы познакомьте его с вашим милым земляком, председателем Общества поощрения художников – Григоровичем. Это хороший человек, он, возможно, даст разрешение на посещение классов Общества, что в доме Костюриной. Познакомьте с еще одним вашим земляком – Евгением Гребенкой. Дайте парню книги. Поведите на выставки. Одним словом, поддержите. А там увидим, что надо делать дальше. Великого Карла заинтересуем. Согласны?