Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко
Шрифт:
– Не забудь, послезавтра я пойду с тобой на лекцию по анатомии. Пойдешь?
– Еще бы!
Они крепко пожали друг другу руки и наконец разошлись.
Следующим вечером под впечатлением рассказа Мокрицкого Тарас перечитывал Пушкина, читал «Полтаву» в переводе Гребенки и пробовал делать к ней рисунки.
А на третий вечер, как было условлено, Тарас зашел к Мокрицкому, чтоб вместе идти на лекцию. Сколько еще надо было ему прочитать, послушать, увидеть, как жадно он тянулся к знаниям!
Мокрицкого он встретил в дверях его небольшой комнаты, уже одетого и как будто
– Ты уже оделся? Я опоздал? – перепугался Тарас.
Мокрицкий вдруг махнул, сел на стул в передней и заплакал.
– Что, что с тобой? – рванулся к нему Тарас.
– Пушкина… Пушкина убили на дуэли.
Они пошли вдвоем. Не на лекцию, конечно. Поток людей двигался на Мойку, шли пешком, ехали на извозчиках.
– К Пушкину, – просто говорили люди, нанимая сани.
Мойка была переполнена народом. Толпа стояла на Певческом мосту, толпа стояла перед домом, где была квартира Пушкина. С дома выходили и входили люди. Обратил на себя внимание высокий старик. Он вышел, рыдая.
– Вам Пушкин родственник? – спросила его какая-то женщина в платке.
– Я русский, – ответил старик и заплакал еще сильнее.
Последняя квартира Пушкина была в доме княгини Волконской – матери декабриста Сергея Волконского. Сюда, в этот дом, когда Сергей Волконский сидел арестованным в Петропавловской крепости, приезжала его молодая жена Мария. Самоотверженная русская женщина поехала за мужем в Сибирь, на каторгу.
Тарас не знал – именно ей, своей тайной юношеской любви, посвятил Пушкин свою «Полтаву». А теперь ее друг детства, ее пылкий поэт лежал мертвым…
Тарас с Мокрицким зашли в парадный подъезд под аркой, поднялись по широкой лестнице вверх, в квартиру поэта.
Пушкин лежал на столе в черном сюртуке, спокойный, с выражением застывшей мысли на лице.
В головах его стоял Жуковский, и крупные слезы катились по его щекам. Кусая губы, стоял лицейский товарищ Пушкина и секундант последней фатальной дуэли – Данзас.
– Вы здесь, Константин Павлович? – спросили его.
– Нет, – ответил он с горькой улыбкой, – я не здесь, я на гауптвахте. Император разрешил только похоронить Александра, и я должен вернуться под арест.
Мокрицкий увидел много литераторов, художников, музыкантов. Все они собрались сюда, но и много незнакомых людей приходило попрощаться со своим самым любимым поэтом. Тарас не мог выйти сейчас из этой комнаты. Он стал в уголке и стал смотреть, смотреть. И слова, незабываемые пушкинские слова о вольности, свободе вставали в его голове. Он хотел навсегда запомнить это лицо, которое довелось ему увидеть только мертвым. Он посмотрел на Мокрицкого, и они поняли один другого. Мокрицкий вынул с кармана лист бумаги, поделил его пополам и дал половину.
Из своего уголка они быстро начали рисовать.
А двери не закрывались. Бесконечным потоком шли люди – студенческая молодежь, взрослые и совсем старые. Все кланялись до земли, плакали и, выходя, шепотом говорили друг другу:
– Что ж, «он» теперь радуется, что убили. Пушкин ему поперек горла стоял.
– «Он» мог бы его уберечь для России, но «он» сам толкал его на смерть.
Тарас ловил эти
Возле него остановился совсем молодой, хорошо одетый студент, и тот же вопрос был в его светлых глазах.
– Тургенев, пойдем, – услышал Тарас, как, взяв студента за рукав, шепотом промолвил другой студент. – Там, на улице, у людей стихи на смерть поэта.
Тарас с Мокрицким тоже вышли. Уже было совсем темно, но народу не убавлялось. Они увидели, как на парапет моста поднялся какой-то студент, вынул лист бумаги и прерывистым голосом начал читать при свете фонаря:
Погиб поэт! – невольник чести –Пал, оклеветанный молвой,С свинцом в груди и жаждой мести,Поникнув гордой головой!..– Тише, тише. Жандармы!
Студент мгновенно исчез, но через минуту его голос звучал с другой стороны моста:
Вы, жадною толпой стоящие у трона,Свободы, Гения и Славы палачи!Таитесь вы под сению закона,Пред вами суд и правда – все молчи!..– Пойдем, пойдем. Быстрее отсюда! Тут добром не закончится, – тянул Мокрицкий за руку Тараса.
– Нет, нет, подожди… Смотри, он бросил этот листок в толпу.
– Кто написал эти стихи? – спросил рядом какой-то офицер другого.
– Говорят, гусарский поручик, Мишель Лермонтов…
– Ну, ему этого не простят, и бабушка не поможет.
– Говорят, возле нидерландского посольства, где живет Дантес, отряд жандармов стоит. Царь боится, что Геккеренов разнесут.
– Их он больше бережет, чем Пушкина.
Мокрицкий и Тарас насилу вырвались из этого потока.
– Завтра пойдем на похороны.
– Конечно, только надо прийти пораньше. Видишь, сколько вокруг жандармов!
Но на похоронах им быть не удалось. Дом еще с самого утра окружили жандармы. Народ собирался к той церкви, где, как было объявлено, состоится панихида. Но недаром все время в Зимний дворец, как сведения с поля бою, неслись сообщения, что делается в городе, как волнуется народ, какие толпы людей собираются возле дома и возле церкви.
Царь Николай не на шутку боялся демонстраций.
В последнюю минуту он приказал нести гроб в другую церковь, на Конюшенной улице, и после последнего обряда, через несколько дней, глухой ночью гроб с телом Пушкина поставили на сани и увезли в Святогорский монастырь. Гроб сопровождал жандарм, и только одному с друзей Пушкина – Александру Тургеневу – разрешили проводить поэта в последний путь. Да еще старый дядька-камердинер Никита Козлов, который от самой колыбели присматривал за поэтом, объездил с ним всю Россию, бывал и в молдавских степях, и в горах Крыма и Кавказа, провожал своего Александра Сергеевича туда, откуда никому никогда не бывает возврата…