Закрыв глаза
Шрифт:
В ответ Гизола вручала ей букетик цветов, раздобытый любыми правдами и неправдами вплоть до воровства, и желала всего наилучшего.
Когда земляки Доменико бывали в Сиене, то непременно обедали у него в трактире, привозя с собой новости и приветы от родственников, а порой и узелок с фруктами.
Один из таких товарищей, желая, чтобы его сынок Антонио освоил профессию каменщика, к чему в Чивителле было мало возможностей, просил Доменико устроить его к какому-нибудь
И поскольку, гуляя вдвоем, они почти каждый раз, по указке трактирщика, доходили до Поджо-а-Мели, через несколько месяцев Антонио похвастался, что у них с Гизолой был тайный разговор. Так и было на самом деле, но Пьетро в первую минуту решил, что приятель врет — и ощутил жестокое разочарование, боль уязвленного самолюбия. Друг не должен лгать. Что сказал он Гизоле? И как он мог говорить с ней без его ведома?
Как унизительно, когда другие не уважают твоих чувств и терзают твою душу, пока она не распадется на части!
Эти другие делали с ним все, что хотели — а у него от волнения перехватывало горло. Он пугался, краснел и терялся. Все было против него: изнуряющая дорога и жгучее солнце, неуклюжая одежда и слишком пухлые руки. Он пытался отбросить эти мысли, твердил себе, что все не так, но в отупении слышал в ушах тяжкий грохот, и думал, что вот-вот упадет.
Пьетро казалось, что на лице у него ясно и неприкрыто написано его прямодушие — и это злило его до дурноты. Он сгибался под гнетом споет беспокойного духа, от которого и сам рад был бы избавиться.
Как-то раз в воскресенье они с Антонио снова пошли в Поджо-а-Мели: Пьетро поспорил, что выведет его перед Гизолой на чистую воду. Но ему было стыдно, что он так раскрылся. И рядом с другом он чувствовал себя каким-то мелким — словно Антонио внезапно стал выше.
Они поссорились уже по дороге, награждая друг друга тумаками. Пьетро хотелось все бросить и разрыдаться, и он был в отчаянии оттого, что Антонио эта ссора только забавляла.
Антонио без труда догадался о чувствах Пьетро и крикнул:
— Всё правда, вот увидишь!
Пьетро молчал, и приятель добавил:
— Я и второй раз с ней говорил. Она сказала, что будет любить меня, а не тебя.
И, оборвав разговор, ткнул Пьетро кулаком, но тот закрылся рукой.
— Ты к ней не подойдешь, — продолжал Антонио с растущей самоуверенностью.
— И ты тоже.
— А это уж как я захочу.
И прикинувшись обиженным, подошел поближе — изо рта свисала ниточка белой слюны. Даже когда Антонио молчал, верхние зубы все равно торчали, словно воткнутые в губу — здоровые, но кривые. А нос был свернут набок.
Пьетро попытался
— Тогда я на тебя рассержусь.
— А мне что за печаль? Делай, что хочешь. Мы с твоим отцом друзья, так что я могу приезжать, когда угодно. Твой отец даже больше любит брать сюда меня, чем тебя.
Пьетро почувствовал, что крыть ему нечем: это была чистая правда!
И они пошли дальше. Но чуть погодя Антонио схватил Пьетро за руку, и когда тот остановился, заглянул ему в лицо. Издевательски засмеялся:
— Молчишь?
С плюнул на траву и вытер рот тыльной стороной ладони.
— Я пошел назад, — сказал Пьетро.
— А я нет. Хочу с ней поговорить. А ты иди.
— Ты тоже возвращайся.
Он не хотел, чтобы Антонио с ней виделся. Но тот шел вперед, и Пьетро пришлось сделать то же самое.
Они как раз дошли до гумна, когда в дверях показалась Гизола. Она шла звать деда с поля и уже поравнялась с красивой черешней, стоявшей при одном из рядов виноградника, когда Антонио, проявляя галантность, поспешил ей навстречу. Но Гизола улыбнулась Пьетро приветливей и дала понять, что остановилась ради него.
Тогда Антонио бросил их одних и полез рвать черешню. Пьетро спросил:
— Ведь правда, ты любишь только меня? Признайся. А если нет…
— Только вас, — отвечала она нежно. — Но Антонио против.
Пьетро неуверенно глянул вслед другу.
Гизола, заметив это, спросила:
— Не верите?
И покачала головой. Такое глубокое спокойствие прозвучало в ее голосе, что он тут же воспрянул духом.
— Но главное, чтобы он не заметил. Зачем вы его сюда водите?
Он подумал: она упрекает за то, что они не одни, ее это мучает.
Залюбовавшись ее красотой, Пьетро забыл обо всем, что говорил Антонио.
Тем временем Антонио, видимо, что-то задумал и вернулся к ним. Он ел черешню горстями, а потом выплевывал все косточки разом, помогая себе пальцем, если они застревали во рту. Пьетро бросило в дрожь, он сорвал у него с пальца пару повисших на черешке ягод.
— Чего хватаешь? — воскликнул Антонио. — Дал бы лучше Гизоле.
Пьетро не нашелся с ответом: он хотел угостить Гизолу сам, без подсказки, и теперь неловко застыл с черешней в руке. Но тут Гизола пришла ему на помощь:
— Я сама сорву.
Какой доброй и умной она ему показалась!
Но Антонио не растерялся:
— Если не достанешь, я наклоню ветку.
Пьетро заметил, что он не упускает ни малейшего случая услужить, но Гизола, которая предвидела и это, улыбнулась и сказала:
— Не нужно.
Это прозвучало с вызовом, так что Пьетро вздрогнул от неожиданности. И подумал: «Почему я не догадался предложить это первым? Теперь уже поздно! А как бы она обрадовалась, если бы это сказал я!»