Закрыв глаза
Шрифт:
Солнечный луч, проскользнув сквозь прореху в тяжелой шторе, падал в центр комнаты, и от него разливались покой и ясность. Но в этом молчании необъяснимым образом таились пропасть и засада! Тем не менее, ему было радостно. Послышались быстрые шаги: это была Гизола.
Она узнала его, покраснела и рассмеялась. Потом осталась только улыбка. Он смотрел и будто не видел ее лица, и не в силах был поздороваться.
Тогда она коснулась его руки и предложила сесть, и, облокотись на стол, ожидала, пока он заговорит.
Поначалу она разволновалась
Полоска света, попав на ее юбку, сияла еще ярче.
Его добрая Гизола! Он нашел ее! Он резко вскочил и, глядя в стену, смог выговорить:
— Давно ты здесь?
Она отвечала с непринужденностью, покоробившей Пьетро, и, сложив перед собой руки, спросила:
— У вас есть невеста?
— Нет.
Но ему захотелось солгать ей — бог весть почему.
— А я знаю, что есть.
Она лукаво повела плечиком и продолжала, будто эта тема приводила ее в доброе расположение духа:
— Думаете, я про вас мало знаю?
Но Пьетро было так хорошо, что он не мог сказать ни слова.
Она заметила это, ее взгляд и губы смягчились. Тогда Пьетро решил, что нужный момент настал, и сказал, не глядя на нее:
— Я все время думал о тебе.
Гизола обернулась к одной из дверей — юбка шелохнулась и полоска света чуть не спрыгнула. Пьетро спросил шепотом:
— Думаешь, та женщина нас слышит?
Именно так Гизола и думала, но повеселела, подумав, как будут они вместе смеяться, от хохота хватая друг друга за руки. Она чуть не забыла ответить, но увидев его замешательство, сказала:
— Может, и слушает. Неважно!
— Кто это? Почему она здесь с тобой?
Так, навскидку она не придумала отговорки — высунула язычок, словно говоря: «ишь, какой любопытный!», и потом ответила:
— Подруга хозяйки.
— Твоя хозяйка не замужем?
— Нет. Эта женщина у нее компаньонка, потому что мужчин она сюда вообще не пускает.
— И тебе здесь нравится? Как она с тобой обращается? Работы много?
— Ой, да она меня любит!
И он подумал: «Она привязалась к ней, как раньше к Джакко и Мазе!» И спросил с опаской и почтением:
— Твоя хозяйка не подумает про тебя плохо, если меня здесь застанет? Где она сейчас?
— Сегодня она вернется попозже. Мне придется сказать ей, что вы приходили.
— Конечно, скажи — она не будет ругать. Ты не должна лгать.
Этим он хотел намекнуть на их отношения. Но его удивило, как живут в этом доме, удивила и женщина, о которой Гизола так мало беспокоилась. Подумал он и о том, что ей приходится зарабатывать на жизнь. Тогда в нем заговорила щепетильность: не надо вот так сразу предлагать ей свою любовь — все-таки она была его крестьянкой и может просто не поверить. Но не выдержал и спросил:
— А ты обо мне думала?
От этих слов в нем снова ожило его чувство, и он подумал, что в нем заключена теперь и Гизола. Надо было вырвать ее у этих людей, державших ее при себе, совсем незнакомых!
Он
— И никто тебя не любил?
Она не отвечала. Он повторил вопрос. И снова никакого ответа — он подумал, что для первого раза, наверное, хочет знать слишком много. Но ей следовало бы с самого начала быть откровенной! Тогда он спросил себя, может ли он теперь говорить с ней так доверительно, как прежде, и эта внезапная тишина, в которой что-то таилось, стала мила ему, как нечто непривычное.
Она, с видом полу-лукавым, полу-простодушным ждала, пока он поднимет голову, и спросила, почти в шутку:
— Теперь я вам нравлюсь?
Охваченный радостью, он не хотел отвечать.
Не было больше ничего — только они и эта комната!
— Вы могли бы еще меня полюбить? — продолжала Гизола.
Тогда он ответил через силу, будто чужим голосом:
— Если ты никогда не любила!
Повисла такая тишина, что оба, казалось, слышали, как ходят в суставах кости, и старались не смотреть друг на друга.
Ему стало жалко ее — она ведь служанка, и хозяйка, узнав, что он приходил, наверное, устроит ей разнос. Он подошел к окну, отодвинул зеленую штору и в слепящем солнечном свете увидел цветущие клумбы и в центре бамбук. Гизола быстро шагнула к нему и потянула назад:
— Не подходите!
Он оробел, будто сейчас из-за него рухнет окно со всеми кирпичами. Но когда Гизола коснулась его, почувствовал, что бледнеет. Совсем как тогда!
Не успел он прийти в себя, как она тут же отстранилась и сказала со смехом:
— И правда, вы меня еще любите.
Пьетро тоже засмеялся, чтобы попасть в тон. Голова кружилась, будто он чудом избежал опасности. Гизола приняла недоверчивый вид и добавила:
— Но не только меня!
Он был не в состоянии связно мыслить, слова лились из него, не задевая сознания.
— Зачем ты так говоришь? Я же сказал…
Казалось, говорят даже ее руки. Внезапно он увидел Гизолу далеко-далеко, за пределами всех иллюзий, ощутив с враждебным предчувствием, что за то, чтобы сделать ее своей, придется еще побороться. Его мечта о любви еще не стала явью! Как глубоко он замечтался!
Не надо говорить ей, что она красива — такой комплимент может показаться двусмысленным, да и чего бы стоила ее красота без врожденной глубокой порядочности — такой же, как у него.
Он хотел, чтобы она непременно сознавала свою порядочность и гордилась ею. Этого требовали моральные принципы, сливавшиеся у него в голове с идеями искупления и жизненной справедливости. Поэтому он первым должен был подать ей пример. И он пообещал себе в дальнейшем все ей объяснить.
Он не находил больше слов — казалось, кто-то подталкивает его к выходу. Он встал посреди комнаты, бросил взгляд на Гизолу, протянул ей руку и медленно вышел, неловко ударившись плечом о косяк.