Зал ожидания: две с половиной повести в карантине
Шрифт:
– Говорят, еще поживу. Но мы же все понимаем…
– Кстати, может, мне завтра лучше переехать в гостиницу? Виталий меня и отвезет заодно, я не думаю, что сейчас с этим проблема в Питере.
– Да я не об этом, – сказал он, бросив взгляд в сторону кухни и понизив голос.
– Нет-нет, что вы, оставайтесь! – сказал Антон. – Я как раз хотел, чтобы вы со мной немного позанимались английским – у вас же хороший английский тоже?
– У меня свободный английский, но я не думала, что придется занять папин кабинет. Он же тебе, наверное, нужен?
– Да
– Как будто этого кто-то не понимает, – сказал Антон. – В колледже все над нами ржут. Но больше не надо мной, а у кого предки судьи – их у нас пять особей в разных классах…
– Всем мыть руки и за стол! – скомандовала Полина Николаевна из кухни.
– Вы садитесь, а я принесу подарки…
Наташа ушла в кабинет и вернулась с двумя свертками:
– Ну, разворачивайте!
– Давай, ты первая, – сказал Сергей Анатольевич жене.
В небольшом и немыслимо красиво упакованном свертке оказалась лакированная коробочка, в коробочке колье, вызвавшее у Полины Николаевны непроизвольное «ах!». А если еще на темно-синее платье с декольте…
– Очень-очень, спасибо! – сказала она в нос, но по-человечески, без подтекстов. – Как вы так угадали? Это же, наверное, дорогая вещь…
– Папа мне много рассказывал о вас и присылал фотографии…
Антон вспомнил, как в прошлом году подарил шикарную авторучку одному парню в школе, потому что тот мог и морду набить, – и его словно обожгло. Но тут было совсем другое, это был подарок чужой маме, но от чистого сердца, просто так, чтобы обрадовать. Да и хорошие новые джинсы ему тоже пригодятся, и маму на миг словно расколдовало, а сестра нравилась ему все больше и больше: как-то запросто она с ними держалась.
– Ну, – сказала мама отцу, – теперь ты.
Сергей Анатольевич долго разворачивал многослойно и в разные обертки завернутый пакет и наконец достал мягкий, шоколадного цвета домашний пиджак. В таком хорошо сидеть себе у камина, но, может быть, не у такого камина, который вряд ли в последний раз топили меньше года назад.
– Потрясающе!.. – сказала Полина. – Это то, что тебе надо. Но если ты в нем соберешься спать, то, пожалуйста, не со мной.
Отец, по-детски стесняясь, влез в рукава, посмотрел на них и сказал:
– Я пойду в ванной в зеркало погляжусь, все равно надо руки мыть.
За ужином говорили, само собой, об этой новой заразе, о коронавирусе. Перебрали все варианты: от того, что его специально изобрели враги-американцы, до того, что вирус этот не страшнее гриппа и напрасную панику посеяли журналисты. Тема была неисчерпаема, поэтому решили идти спать, а посуду помоет посудомоечная машина, благо она тут есть в каждой половине этих прекрасных домов.
Наташа ушла в кабинет, там было уютно и покойно, мешала только мысль, что она лишила комнаты отца, да еще в окошко было не на что глядеть: метрах в пяти от него был высоченный зеленый забор, который сейчас, в темноте, виднелся просто как черный,
Она поставила свой ноутбук рядом с отцовским, но поняла, что забыла спросить пароль для вайфая. Решила пока обойтись и ложиться – постель на диване была разобрана, но тут в дверь тихонько постучали. Это был отец, он спросил шепотом:
– Ты еще не спишь? Не бросила курить? Дашь мне одну сигаретку?
– Конечно… А она не догадается? От тебя же будет пахнуть?
– Ну пусть. Я вообще-то последнее время здесь ложился, но она догадывается. Пара сигарет в день – это не курение. А в общем, ты не думай, мне с ней хорошо.
– Ладно, я тоже покурю с тобой на террасе. Тебе очень идет этот пиджак, но ты все-таки накинь что-нибудь сверху.
Они, крадучись, прошли через гостиную, она надела куртку в рукава, а отец накинул плащ на плечи, но повязал шарф – вышли на террасу.
– В таком твоем подарке надо курить трубку у камина, а не в темноте чужие сигареты по-воровски. – Он затянулся и закашлялся. – Ты куришь такие крепкие? У нас все дамы уже только эти тоненькие, как макароны.
– Мне рано на них переходить, а тебе, наверное, никаких лучше не надо… Я помню эту пепельницу и твой стол, а в бархатной рамке раньше ведь не дедушкин был портрет?
– Раньше там была просто какая-то его тетя, которая умерла от тифа в Гражданскую войну. Я поменял, потому что больше и не знаю про нее ничего… Как мама?
– Спасибо, здорова. Ты в последнее время ею не интересовался…
– Ну…
Дверь приоткрылась, на мгновенье впустив на террасу луч света, и Антон сказал театральным шепотом, затворяя ее за собой:
– Ага, я так и знал, руки вверх!
Сестра молча подвинула к нему по столу пачку и зажигалку, но садиться ему было уже некуда, и он сел на ручку кресла отца.
– Как заговорщики, – сказал отец, не глядя на сына. – Конституционный переворот…
– Так это не тут, это у вас там, – сказала она. – Ну, не будем на эту тему… А вот тут Антон у меня спросил, почему вы с мамой развелись в восемьдесят восьмом году, а я и не знаю, что сказать. Все-таки почему?
– Ну дай тогда еще одну, – сказал отец. – Эту я уже докурил.
Он достал новую сигарету из пачки, прикурил от зажигалки, осветил ею осунувшееся и невеселое свое лицо и посмотрел на сына, чье лицо, так похожее на то, которое сестра помнила из детства, осветилось тоже:
– Все по молодости, там было много причин… Твоя мама хотела уехать, и у нас была такая возможность, она могла получить вызов из Израиля, многие так уезжали…
– А ты – нет? – спросил Антон.
– А я – нет. Я даже не хотел прощаться с теми, кто уезжал, я их считал как бы немного предателями, что ли… – Он затянулся, подбирая слова, и лицо его, ставшее нездешним, опять осветилось сигаретой. – Как сказать? Не то чтобы родины, хотя… Ведь родина – это твое детство, двор, школа, как это бросить?