Заложник любви
Шрифт:
— Скорее ренегат, уклоняющийся от исполнения своих обязанностей, — вставил Этуэлл.
— Но, Ник, это же вовсе не так! Зачем ты на себя наговариваешь? — запротестовал посол. — Просто тобой овладели скука и разочарование, и я тебя понимаю.
— Я бы назвал это апатией, — поправил Этуэлл.
— Тебе видней, — проворчал посол и задвигал ящиками стола.
А он очень мил и привлекателен! Конни даже улыбнулась, и перед ее мысленным взором проследовала длинная череда беспомощных любителей красивых слов и округлых фраз, к которым ей приходилось обращаться по поводу
Крохотное чувство благодарности к нему шевельнулось в ее сердце, благодарности за то, что Этуэлл не пускался в долгие разглагольствования и не сыпал обещаниями, а ограничился простыми словами сочувствия. Некоторые люди избегают лишних слов или же очень тщательно их подбирают, придавая большой смысл тому, что хотят сказать. По собственному опыту она знала, что дипломаты обычно идут по пути наименьшего сопротивления и предпочитают наговорить и наобещать, что угодно, лишь бы отвязаться от назойливого просителя. Почему же Этуэлл не проделал то же самое? Неужели ему небезразлично ее несчастье?
Она заметила, как посол нахмурился и слегка кивнул головой, этот жест говорил ей о многом.
Этуэлл поправил галстук, откашлялся и заговорил, и его слова обеспокоили Конни гораздо больше, чем вся предыдущая болтовня посла.
— Вам должно быть известно, что британское правительство официально и однозначно осуждает захват заложников, и, к несчастью, британское посольство может сделать то же самое, но не больше.
— И вы говорите это, когда речь идет о восстановлении справедливости? — Конни наклонилась вперед и положила руку ему на колено. — Мистер Этуэлл, представьте себе, что это вашего отца десять лет безвинно содержат в тюрьме, а вы говорите «правительство осуждает…». Неужели нельзя ничего предпринять?
На этот раз Ник постарался не встречаться с ней глазами, сделав вид, что поправляет высунувшийся из его нагрудного кармана красный носовой платок. Лицо его помрачнело, и он бросил на посла быстрый и злой взгляд. Конни могла бы поклясться, что в его голубых глазах читалось осуждение, которое через мгновение исчезло.
— Я понимаю, как расстроили вас мои слова, но, увы! — сказал Этуэлл, повернувшись к ней и взяв ее за руку.
Отчужденно Конни высвободила руку, хотя ничуть не сомневалась бы в искренности его слов, если б только до тонкостей не изучила обычную в таких случаях практику: сменить тему беседы, перевести разговор с проблемы вызволения ее отца на нее саму, затем позвать какую-нибудь мелкую сошку и сбагрить посетительницу с рук на руки.
Судя по всему, более мелкой сошки, чем Ник Этуэлл, в посольстве не нашлось, и Конни даже посочувствовала бы ему, если б могла еще кому-либо сочувствовать.
В задумчивости она потерла пальцами лоб:
— Мне следовало бы подождать и не лететь сюда из Сингапура, но мне очень не терпелось снова оказаться в Лампуре, поближе к отцу. А теперь…
Она всхлипнула, и на ее глаза навернулись слезы. Черт бы побрал эти слезы! Не хватало еще, чтобы ее сочли истеричкой!
— Извините!
— Ничего-ничего!
И прежде чем она успела достать из сумочки белый носовой
— Спасибо! — Она встала и подошла к распахнутому настежь окну. — Аромат здешних цветов пробуждает во мне воспоминания десятилетней давности. Я не была в Лампуре с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать. Мне было шестнадцать, когда они схватили отца.
Она смотрела на простиравшиеся перед ней джунгли, скрывавшие под огромными темно-зелеными пальмовыми листьями узкие улочки Лампура-Сити. Прямо под окнами посольства пролегала пыльная дорога, неизвестно почему, но вполне серьезно именуемая Авеню Шарля де Голля. Вдоль нее стояли изрешеченные пулями белостенные дома. В самом конце дороги, в тысяче ярдах от посольства, виднелся сверкающий фасад местного Капитолия. Всю последнюю неделю он находился в руках законного правительства.
— Мой отец провел десять лет в тюрьме за преступление, которое он не совершал, а моя мать все эти годы боролась за его освобождение и за то, чтобы обеспечить мне достойную жизнь. Нынче весной она умерла.
Конни съежилась, когда посол произнес обычные в таких случаях выражения соболезнования, и поймала себя на том, что ей хочется услышать несколько слов от Ника Этуэлла, но Ник промолчал. Чтобы скрыть разочарование, она заговорила сама:
— Я понимаю, что ничего не добьюсь, если буду требовать и брать вас на голос.
— Надо заметить, восхитительный голос, — посол предпринял трогательную попытку проявить галантность.
— Может быть вы будете так добры, что примите меня еще раз на этой неделе? — Конни рассчитывала, что посол ухватится за возможность лучше подготовиться к разговору и согласится на новую встречу, только бы избавиться от нее сейчас.
Но не тут-то было! Посол начал мычать и мямлить что-то совершенно невразумительное, и продолжалось это до тех пор, пока Ник не подошел к ней и не дотронулся до ее локтя. Она ощутила исходившую от его пальцев удивившую ее и напугавшую теплоту.
— Мисс Хэннесси, вы могли бы изложить мне суть дела, скажем, в моем кабинете?
Ее плечи обреченно поникли, и она взглянула поверх верхушек колыхавшихся на ветру пальм в голубевшее в окне небо. Они даже не обещают ей принять ее снова, и это означает лишь одно, а именно то, что они хотят от нее отделаться. Ник Этуэлл выступает в роли искупительной жертвы, призванной спровадить ее куда подальше и отбить у нее охоту искать у британцев помощи в дальнейшем.
— А может быть, мы поговорим в баре вашего отеля? Мне будет приятно угостить вас.
Уиткрафту так не терпелось спровадить ее, что в знак одобрения он остервенело закивал головой, и можно было подумать, что она представляет собой нечто иное, как бомбу с часовым механизмом.
— Да, Ник, пожалуйста, своди мисс Хэннесси в бар, — и обращаясь к Конни, посол добавил: — Ник знает все бары в городе.
С первой попытки Конни потерпела неудачу, и ей не оставалось ничего другого, как только кивнуть головой в знак согласия.