Заложники
Шрифт:
— Простите, учительница, за позднее вторжение. Мы с вами незнакомы, вот и обратились к этой женщине за помощью. У нас к вам разговор.
— Да я не хотела, а они все равно велели, — оправдывалась Леокадия. — Я им прямо сказала, чтобы не нарушали покой учительницы, а они все равно!
— Можешь убираться, — приказал чернобородый сторожихе, но та даже не пошевелилась и, осмелев, сердито буркнула:
— Попрошу разговаривать с учительницей повежливей!
— Ну ладно, ступай отсюда! Без тебя знаем, как обращаться с молодыми девицами, — просипел коротышка.
Не
В комнате мужчины первым делом попросили занавесить окно. Встав на табуретку и цепляя за гвоздь угол покрывала, Довиле резко обернулась — гости жадными взглядами уставились на ее оголившиеся ноги. Девушку стала бить нервная дрожь, руки налились свинцом. Кое-как закончив работу, она спрыгнула на пол, присела на край кровати и плотно запахнула халатик. Мужчины продолжали похотливо разглядывать ее. Довиле вскочила, подбежала к платяному шкафу, сняла с вешалки пальто.
— Простите, мне что-то холодно, — робко сказала она.
— Осень… — буркнул бородач и разочарованно прошелся взад-вперед по комнате. Остановившись напротив учительницы, спросил в упор: — Вы, что ли, Довиле Мажримайте?
— Да, это я, — ответила учительница.
— Вы учились в Кликунай, в гимназии, да?
— Училась, — подтвердила девушка, так и не поняв пока, что означает этот допрос.
Мужчина сел наконец возле стола и, буравя учительницу взглядом, отчеканил:
— Командир Папоротник передает вам привет. Он жив и здоров. Просит узнать, как вы поживаете, где работаете, не обижают ли вас.
Довиле молчала. Теперь она не знала, как поступить: поддержать разговор или ни в чем не признаваться? Что, если это провокация?
— Какой еще Папоротник, не знаю такого? — округлив глаза, удивленно произнесла она. — К тому же позвольте спросить, кто вы такие?
Высокий расстегнул плащ, и Довиле увидела под ним мундир цвета хаки — такие носили когда-то в литовской армии. К стоячему воротничку были пришиты нашивки с изображением столпов Гедиминовичей. Сунув одну руку за отворот мундира, гость горделиво посмотрел на хозяйку.
— Мы литовские партизаны, — сказал он и похлопал другой рукой по лежащему на коленях автомату. — Как и Папоротник. В гражданской жизни он был вашим школьным товарищем, если не ошибаюсь?
Учительница молчала. Сцепив пальцы, она думала лишь, только бы не выдать себя, не спросить о том, что волновало ее больше всего — как там Шарунас?
— Так что же ему передать? — посуровевшим тоном спросил бородач, застегивая брезентовый плащ.
Его товарищ встал.
— Не знаю… — пробормотала Довиле. — У меня все в порядке. Работа мне нравится.
Оба гостя приложили по-военному пальцы к козырькам. Взявшись за дверную ручку, бородатый сказал:
— Будем держать связь через тетушку Леокадию. Это наш человек. Вы не возражаете?
Довиле пропустила его вопрос мимо ушей. Ночные визитеры ушли. Слышны были их тяжелые шаги на лестнице, потом хлопнула входная дверь. Девушка потихоньку спустилась вниз и задвинула щеколду.
Вернувшись в комнату, она села к столу,
После визита незваных гостей юная учительница еще больше сблизилась с тетушкой Леокадией — их связывала общая тайна. По вечерам они болтали о том о сем, вспоминали учеников, их родителей, судачили о деревенских событиях, жаловались друг дружке на невзгоды и трудности, но ни разу не касались запретной темы. Даже тогда, когда на большаке, неподалеку от деревни, был обстрелян автомобиль с исполкомовскими работниками, Леокадия равнодушно поинтересовалась:
— Интересно, была у погибшего семья или нет?
И только. Довиле все время пыталась понять, что же все-таки связывает эту труженицу с лесными братьями. Почему тот долговязый назвал ее тогда «наш человек»?
Молодая учительница попыталась разузнать кое-что у директора школы Казрагиса, который учительствовал тут уже свыше десяти лет. Он неплохо знал местных жителей, рассказал ей о муже сторожихи, искусном плотнике, который умер от чахотки перед самой войной. Леокадия осталась с сыном одна. Во время войны светловолосый красавец студент учился в Каунасе. Вместе с фронтом он, по словам матери, очутился на Западе.
Довиле все поняла: значит, сын, живой или мертвый, и есть та ниточка, которая связывает школьную сторожиху с вооруженными лесными братьями. Пожилая женщина надеется, что Бородач о нем знает.
Однажды Довиле решила навестить тетушку Леокадию. Аккуратный домишко с белыми ставнями стоял на отшибе, неподалеку от деревенского кладбища, в окружении старых яблонь. Учительницу поразили чистота и уют, царившие в доме. До блеска были натерты не только полы — казалось, сверкала чистотой каждая вещь. На столе, диване, тумбочках и даже на подоконниках пестрели вышитые причудливым орнаментом салфетки. Довиле не могла отвести взгляд от этой красоты, хотя и успела при этом заметить краем глаза две увеличенные фотографии на стене. На одной, свадебной, были изображены молодожены, с сосредоточенным видом смотрящие перед собой. В их взглядах угадывались напряжение и смутное предчувствие грозящей опасности. Казалось, этим двоим уже известно, что они вступают на тернистый, исполненный суровых испытаний путь.
С другого снимка улыбался красивый светловолосый юноша. Вероятно, он представлял себе будущее светлым, радостным, без единого облачка. Сын, пожалуй, больше похож на отца, подумала учительница. Те же глаза, губы. Но откуда это легкомысленное, беззаботное выражение лица?
Хозяйка перехватила взгляд девушки и разволновалась.
— Все война виновата… Один он у меня был, и того… — дрожащим голосом сказала она. По-видимому, не желая больше бередить рану, Леокадия стала показывать свое рукоделие. Она вытаскивала из шкатулки то салфеточку, то кружева и с гордостью протягивала их гостье.