Заложники

Поцюс Альгирдас

За ними с тоской наблюдал сутулый юнец, сидевший одиноко за праздничным столом. Ему было немного стыдно видеть командира в новой роли.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал парень и нахлобучил на голову ушанку. Забросив за спину карабин, он направился к выходу, а у дверей, обернувшись, спросил: — Мне всю ночь в карауле стоять или нет?

— Стой, пока я тебя не подменю… Вот мы и одни! — радостно сказал Шарунас, когда за Ясенем захлопнулась входная дверь, и крепко прижал к себе долгожданную гостью.

Они стояли, обнявшись, посередине

комнаты, как двое танцоров, ожидающих, когда же заиграет прервавшаяся музыка.

— Мне тут все кажется таким странным, таким необычным, — призналась Довиле. — Уж не сон ли это? Вот я стою и обнимаю тебя, а ведь говорили, что Папоротника больше нет.

— Видно, выдавали желаемое за действительное! — жестко бросил Шарунас. — Однако я существую, и они еще не раз будут повторять мое имя!

— Мне страшно, так страшно…

— Почему? — встревожился юноша. Он слегка оттолкнул от себя девушку и заглянул ей в глаза. — Скажи, чего ты боишься?

— Ведь ты в любой момент можешь погибнуть. Тебя подстерегает столько опасностей!

— Давай в эту ночь не будем о них вспоминать.

— У меня прямо сердце разрывается, когда я об этом думаю, — прошептала Довиле, задрожав.

— Любимая моя, выбрось из головы черные мысли. Ведь Новый год на дворе. Давай надеяться, хорошо? — попросил Шарунас, ласково привлекая к себе девушку.

Довиле вовсе не хотела думать сейчас о смерти, но тяжелые мысли назойливо лезли в голову, и ей казалось, что предчувствием беды наполнен сам воздух, которым они дышали.

Постель для гостьи была приготовлена в другом конце избы, в просторной, полупустой комнате. Здесь не было почти никакой мебели, кроме деревянной кровати с высокими спинками и старинного сундука, в котором хранилось приданое. Хозяйка поставила на нем горящую свечу, но Шарунас погасил ее за ненадобностью, как только та ушла, — у него был карманный фонарик.

Еще в лесу, сидя в санях, Довиле думала, о том, где ей придется ночевать, хотя она и не могла предвидеть со всей определенностью, удастся ли ей вообще новогодней ночью приклонить где-нибудь голову. Все это не имело значения, поскольку она знала главное: рядом будет Шарунас.

Теперь все определилось: спать ей придется не под елкой в лесу, а на широкой крестьянской кровати. Пока горела свеча, учительница успела заметить, что льняная наволочка на пышной подушке и пододеяльник сияют белизной. В ногах лежал аккуратно сложенный клетчатый деревенский платок. Видно было, что к приему гостьи тут приготовились заблаговременно.

— Так ведь тут всего одна постель! — удивленно воскликнула девушка и еще раз обвела глазами комнату.

— Вторая нам и не нужна, — весело сказал Шарунас. Свой тяжелый автомат он повесил на спинке кровати, а ремень с патронташем бросил на пол. Быстро раздевшись, он первый лег в постель.

Довиле медленно расстегивала кофточку, как бы решая мысленно, что с себя снять и в чем остаться.

— Скорей же! Замерзнешь! — поторопил ее юноша.

Девушка

сняла юбку и осторожно, будто погружаясь в холодную воду, забралась под одеяло. Ей было стыдно, и, чтобы избавиться от этого чувства, она с жаром обняла обеими руками любимого за шею, прижалась к нему трепещущим телом.

— Я задохнусь, — сказал он немного погодя, потому что Довиле не отпускала его.

— Ну и что же, — сказала девушка и еще крепче сомкнула руки на его шее.

Когда же, устав, она разжала их. Шарунас попытался посмотреть ей в лицо, но разглядел лишь тускло сияющие глаза.

— Как я мечтал об этом мгновении! — воскликнул он. — И так боялся, что ты испугаешься непогоды и не приедешь.

— Я и к родителям не поехала — к тебе помчалась.

— Я так благодарен тебе! Если б ты знала, как важно мне было увидеть тебя! Порой такая тоска накатывала, такое отчаяние… Я даже думал иногда, что умру, если ты не приедешь. У меня ведь нет ни одного близкого человека. Отца арестовали сразу после войны, мать и сестер отправили в ссылку, когда я ушел в лес. Ты одна у меня осталась.

— А как же друзья? — спросила Довиле.

— Они другое дело… А тебя я люблю… К тому же одни из них погибли, в других я разочаровался…

— А наш Альвидас? По-моему, он сегодня слишком уж развеселился, — заметила девушка.

— Есть люди, которые способны радоваться тому, что они имеют в данную минуту. О будущем они не думают. Альвидас из их числа.

— Жизнь слишком сурова, чтобы можно было вот так…

— Кое-кто может. Поэтому Альвидасу легче, чем мне. Выпьет, подурачится — и как с гуся вода… А мне порой так тоскливо бывает, и передать не могу.

— Не жалеешь, что ушел в лес? — в упор спросила Довиле.

— Нет! — не колеблясь, ответил Шарунас. — Мне нет места под сталинским солнцем. Пришлось выбирать: или — или.

— Тогда откуда эта безнадежность?

Шарунас поежился, не торопясь с ответом. Наверное, устыдился своей откровенности. Прижавшись к лицу девушки щекой, он прошептал:

— Оттого, что ты далеко от меня и что на свете нет справедливости.

Довиле хотела спросить еще о чем-то, но юноша закрыл ей рот поцелуем. У него не было желания затевать серьезные разговоры — каждая минута была на вес золота. Эти ночные часы должны быть отданы любви. Он нежно гладил хрупкие плечи подруги, ласкал ее грудь, чувствуя, как во всем теле нарастает дрожь нетерпения.

— Не нужно, милый, — испуганно прошептала девушка. — Давай полежим тихонько, и все…

— Не бойся. Ведь может статься, что это единственная наша ночь. Зачем нам сдерживать себя? — умоляюще сказал Шарунас, обдавая лицо возлюбленной жарким дыханием.

— Я боюсь… Не надо… Ну, пожалуйста!

Шарунас резким движением отодвинулся в сторону и уткнулся в подушку. Довиле чувствовала только его шумное, частое дыхание. «Неужели плачет?» — испугалась девушка и попыталась повернуть к себе его лицо.