Заложники

Поцюс Альгирдас

— Не сердись, прошу тебя! Пойми, я боюсь… не могу… Ты должен понять… — взмолилась она.

Шарунас долго молчал, видно, смертельно обиделся, покорно позволяя, однако, осыпать себя поцелуями. И только когда Довиле села на краешке постели, судя по всему, собираясь вставать, он слабо пошевелился. Прижав Довиле сильной рукой к подушке, спокойно сказал:

— Мне было бы нетрудно преодолеть чувство, знай я, что у нас впереди много ночей. Но ведь вполне возможно, что мне отпущена одна-единственная… Последняя… Может, завтра меня…

Девушка не дала ему закончить и пылко поцеловала его в губы. Больше она не сопротивлялась… Вытянув руки вдоль тела, напряженно

ждала. Сейчас с ней должно произойти то, чего она боялась больше всего на свете. Однако боли девушка не почувствовала — слишком велико было волнение. Но пришло понимание того, что все ее существо раскрылось навстречу другой, неизвестной жизни, в которой столько сладостных тайн. Охваченная приятным, усиливающимся с каждой минутой волнением, Довиле с силой прижалась к возлюбленному. Ей показалось, что только так она спрячет его в себе и только тогда он будет знать, что отныне ему не грозят никакие опасности…

…Шарунасом под конец овладела сладкая истома, и он уснул. Юноша лежал на спине, склонив набок голову, и дышал глубоко и ровно, как ребенок. Довиле же не могла оторвать глаз от его лица. Ей так хотелось погладить его, но она боялась разбудить любимого. «Как было бы замечательно, если бы ему не нужно было больше прятаться! Я бы могла тогда оберегать его сон, — размечталась девушка. — Какое это было бы счастье!»

В этот момент где-то вдалеке раздалось несколько выстрелов. Шарунас сразу же поднял голову, насторожился. Даже во сне в его мозгу продолжал бодрствовать своего рода сторож, который и услышал эти неясные, но таящие опасность звуки. Когда же где-то затрещал с перерывами пулемет, юноша соскочил с постели и стал торопливо одеваться.

— Похоже, это в деревне… — сказал он, внимательно прислушавшись. — Ты не волнуйся, я узнаю, кто стрелял, и вернусь. А если там что-нибудь серьезное, хозяин доставит тебя домой.

Поцеловав на ходу перепуганную девушку, Папоротник сорвал со спинки кровати автомат, застегнул ремень и выбежал из комнаты.

Довиле слышала, как он разговаривал с кем-то во дворе — скорее всего, с Ясенем, который стоял в карауле. Немного погодя их шаги стихли.

Оставшись одна, девушка не смогла больше уснуть и тревожно ловила каждый звук, будь то скрип половиц, шорох сметаемого в сугробы снега или другие доносящиеся из темноты шумы. И почему я такая несчастная, думала она. Не успела порадоваться нашей любви, не успела наглядеться на любимого — и снова одна, снова его унесло злым ветром…

Шарунас не появлялся. Довиле уснула, лишь когда за окном забрезжил серый рассвет. Ей снился тяжелый, кошмарный сон, и она проснулась вся в поту. Сколько времени прошло? Просторная комната была залита утренним светом. Доносился скрип входной двери, звон ведер. Девушка опустила босые ноги на холодный пол и стала одеваться.

Во время завтрака хозяйка уселась напротив и, подперев руками подбородок, укоризненно сказала:

— Да за одну такую ночь человек поседеть может, детка. Ведь это ради тебя Папоротник заставил нас трястись от страха. Слава богу, что ничего не случилось. Зато в деревне, говорят, перестрелка была, с солдатами… Не приведи господь…

Учительница не находила слов для оправдания.

— Вы уж меня извините… — тихо пролепетала она. Ей трудно было поднять голову и посмотреть на хозяйку. Кусок застрял у нее в горле. Довиле отложила в сторону вилку и встала.

— Да ты ешь, детка! Что с тобой? Не обращай внимания на мои слова. Это я так, душу излить захотелось, — встревожилась женщина.

— Я вас понимаю и прошу меня

извинить, — повторила Довиле. Однако к столу больше не садилась. Надела пальто, накинула на плечи клетчатый платок и стала ждать.

Примерно через час на кухню ввалился возница в тулупе и крикнул:

— Конь готов! Поехали!

Поспешно распрощавшись с хозяйкой и извинившись еще раз, Довиле вышла во двор. Она знала, что эти пожилые крестьяне только тогда вздохнут с облегчением, когда их гостья будет далеко от усадьбы. Учительница вторглась на одну ночь в их спокойную жизнь, как знак беды. Видно, поэтому старик так отчаянно взмахивал кнутом, а красавец конь бежал резвой рысью, взметая копытами пушистый снег.

VII

Во время весенних каникул Довиле решила побывать на родине. Она соскучилась по родителям, по домашним и не только по ним — по каждому дереву в их усадьбе, по кудлатому псу в конуре, ей так хотелось увидеть обомшелую крышу старого гумна, вдохнуть запах родного дома. Все там напоминало о прошедших годах, каждая вещь хранила тепло ее рук, каждый кустик помнил их прикосновение.

До местечка Кликунай ее подвез один из учеников, а дальше пришлось идти пешком шесть километров. Вдоль дороги вела тропинка, местами просохшая и твердая, а кое-где сильно раскисшая, и там под ногами чавкала вода и грязь. Приближаясь к родной деревне, Довиле предавалась воспоминаниям детства, воскрешала в памяти незначительные на первый взгляд эпизоды, которые почему-то запомнились на всю жизнь. Сейчас ей казалось, что она возвращается не только на родину, но и в свое детство.

Светило ласковое весеннее солнце, в каждой ложбинке, в каждой канавке журчала, клокотала вода, и лишь в балках, на обрывистых берегах да на затененных лесных окраинах еще белели жесткие лоскуты снега, от которых веяло сыростью. Однако природа неудержимо сбрасывала с себя зимние покровы, ломала ледяные оковы, выпуская на волю скованный спячкой дух, и он приобретал живые очертания в поднебесье, звонко щебеча, чирикая и галдя на разные голоса от избытка жизни.

Дома юную учительницу встретили с большой радостью — и стар, и мал не оставляли ее в покое, каждый торопился выложить свои новости и расспросить о житье-бытье, и все же Довиле вскоре почувствовала, что от нее что-то скрывают. Ей нетрудно было догадаться об этом по глазам родителей, по меняющемуся внезапно выражению их лиц. Отец с матерью старались казаться веселыми, но порой внезапно умолкали, задумывались, будто вспомнив что-то неприятное.

Улучив минутку, когда ребятишки играли во дворе, мать не выдержала и призналась:

— На той неделе милиционеры отца в город возили. Два дня продержали. Допрашивали.

Девушка обмерла от страха, густо покраснела. «Видно, из-за меня», — подумала она.

— Что же они хотели узнать? — с трудом выдавила Довиле.

— По их словам, выходит, главная наша вина, что мы возле леса живем — все кому не лень заглянуть к нам могут. Сказали, что мы лесным братьям пособляем, — разволновалась мать. — Один из лесных во время облавы в лесу попался им в руки и признался, что Мажримас давал им еду. Господи, так ведь тогда всю деревню нужно за решетку упрятать. Ведь нет такой избы, куда бы они не заходили. Дай им мяса, сала, дай хлеба, денег… Хочешь не хочешь, а приходится… И пикнуть не смей — изобьют, а то и пули не пожалеют… Непонятно только, почему тот лесовик именно на нас указал… Не иначе из мести… Отец-то их не очень жаловал, поругивал втихомолку.