Замерзшие поля
Шрифт:
Ближе к вечеру он встретился с Идиром и сказал, что после ужина зайдет к нему не один. Потом вернулся домой и выпил коньяку. Когда девушка пришла, он уже прикончил бутылку, был пьян и несчастней прежнего.
— Не снимай, — велел он, когда она принялась отстегивать чадру. — Мы уходим.
Она ничего не сказала. Переулками они добрались до комнаты Идира.
Идир сидел на стуле и слушал радио. Он не ожидал встретить девушку, и когда увидел, как она снимает чадру, его сердце забилось так, что заболела голова. Он предложил ей стул и больше не обращал на нее внимания: сидел на кровати и обращался только к Лахсену, который тоже на нее не смотрел.
Вскоре Лахсен поднялся.
— Пойду сигареты куплю, — сказал он. — Скоро вернусь.
Он захлопнул за собой дверь, а Идир быстро встал и запер ее. Он улыбнулся девушке, сел на стол рядом с ней, глядя на нее сверху вниз. Время от времени он выкуривал трубочку кифа. Он удивлялся, что это Лахсена нет так долго. Наконец, сказал:
— Он ведь не придет, знаешь.
Девушка рассмеялась и пожала плечами. Он вскочил, схватил ее за руку и потащил в постель.
Наутро, когда они оделись, она сказала ему что живет в отеле «Севилья». То была маленькая мусульманская гостиница в центре медины. Он проводил ее.
— Придешь вечером? — спросила она.
Идир нахмурился. Он думал о Лахсене.
— Не жди меня после полуночи. — сказал он. По пути домой он зашел в кафе «Наджа». Там сидел Лахсен. Глаза v него были красные, а вид такой, словно он не спал всю ночь. Идир сообразил: тот специально его поджидает, — поскольку едва он вошел в кафе.
Был отлив. Они шли по мокрому песку, у ног рассыпались маленькие волны. Лахсен выкурил сигарету, пошвырял камешки в воду. Наконец, заговорил.
— Ну как было?
Идир пожал плечами, стараясь говорить спокойно.
— На одну ночь годится.
Лахсен собирался сказать беззаботно «Или даже на две», но тут понял, что Идиру не хочется говорить о прошлой ночи, а это значит, что для него это событие важное. Взглянув ему в лицо, он понял, что Идир хочет оставить девушку себе. Лахсен не сомневался, что уже проиграл ее, — но отчего ж он не сообразил этого с самого начала? Теперь он уже позабыл, зачем на самом деле решил отвести ее к Идиру.
— Думаешь, я привел ее, только чтобы тебе угодить! — вскричал он. — Нет, Сиди.Я оставил ее, чтобы посмотреть, что ты за друг. И я вижу, какой ты друт. Скорпион! — Он схватил Идира за рубаху и ударил по лицу. Идир отступил на пару шагов и приготовился к драке. Он понял, что Лахсен обо всем догадался и словами тут не поможешь, остается лишь драться. Когда они оба были в крови и тяжело дышали, Идир бросил взгляд на лицо Лахсена и понял, что у того кружится голова и он плохо видит. Он отскочил, пригнулся и с разбега врезался в Лахсена; тот потерял равновесие и рухнул на песок. Тогда Идир быстро ударил его по голове каблуком. Бросил его и пошел домой.
Через некоторое время Лахсен услышал, как волны набегают на песок с ним рядом. «Я должен его убить, — думал он. — Он продал мое кольцо. Пойду и убью его». Вместо этого он разделся, искупался в море, а потом весь день проспал под солнцем на песке. Вечером он ушел и напился вдрызг.
В одиннадцать часов Идир пришел в отель «Севилья». Девушка сидела на плетеном стуле у входа, поджидая его. Она внимательно оглядела ссадины на его лице. Идир увидел, что она под чадрой улыбается.
— Подрался?
Идир кивнул.
— И как он?
Идир пожал плечами. Она рассмеялась.
— Он все равно был все время пьяный, — сказала она.
Идир взял ее за руку, и они пошли по улице.
(I960)
Некто-из-Собрания
перевод К. Лебедевой
Он возносит хвалы всем частям неба и земли, где светло. Он думает что аметиеты Агуэльмуса потемнеют, если в долине Серектен пройдет дождь. Глаз хочет спать, говорит он, но голова не тюфяк. Когда три дня лил дождь, и вода покрыла равнины за валами, он спал у бамбуковой изгороди в Кафе двух мостов.
Вроде был такой человек по имени Бен-Таджах, и он отправился в Фес навестить своего двоюродного брата. В день своего возвращения он шел по Джемаа-эль-Фна и заметил: на мостовой лежит письмо. Он поднял его и увидел, что на конверте написано его имя. Он пошел в «Кафе двух мостов» с письмом в руке, сел на циновку и открыл конверт. Внутри была бумага, и в ней говорилось: «Небо дрожит, и земля испугана, и два глаза — не братья. Бен-Таджах не понял и весьма огорчился, потому что на конверте стояло его имя. Ему пришло в голову, что Сатана неподалеку. Некто-из-Собрания сидел где-то рядом в кафе. Он слушал ветер в телефонных проводах. В небе почти не остаюсь дневного света. — Глаз хочет спать, — думал он, — но голова — не тюфяк. Я знаю, что это, но забыл». Три дня, слишком долго, дождь падал на ровную голую землю. «Если бы я поднялся и побежал по улице, — думал он, — за мной бы помчался полицейский и попросил остановиться. Я бы побежал быстрее, а он за мной. Он стрелял бы в меня, а я бы нырял за углы домов». Он ощупал шершавую высохшую грязь стены кончиками пальцев. «Я бежал бы по улицам, искал, где укрыться, все двери были бы заперты, но наконец я нашел бы открытую дверь, прошел через комнаты и дворы и попал на кухню. Там была бы старуха. Он остановился и на секунду, удивился, почему старуха оказалась одна в такой час на кухне. Она помешивала похлебку в большом котле на печи. «Я бы искал на кухне место, чтобы укрыться, но там бы не было места. И я бы ждал шагов полицейского, потому что он бы не прошел мимо открытой двери. Я бы посмотрел в темный угол кухни, где она держит уголь, но там было бы недостаточно темно. И старуха бы повернулась, посмотрела на меня и сказала: „Если хочешь скрыться, мой мальчик, могу тебе помочь. Прыгай в котел"». Ветер вздыхал в телефонных проводах. Люди приходили в «Кафе двух мостов», и одежды их развевались. Бен-Таджах сидел на циновке. Он убрал письмо подальше, но сперва долго и пристально смотрел на него. Некто-из-Собрания запрокинул голову и взглянул на небо. «Старуха, — сказал он себе, — что она пытается сделать? Похлебка горячая. Может, это ловушка. Заберусь и увижу, что оттуда нет выхода». Ему хотелось трубку кифа, но он боялся, что на кухню ворвется полицейский, а он не успеет ее выкурить. Он спросил старуху: «Как мне туда забраться? Скажи». Ему показалось, что он слышит шаги на улице, или, может, даже в одной из комнат. Он склонился над печкой и посмотрел в котел. Там было темно и очень жарко. Оттуда облаками поднимался пар, и в воздухе стоял густой запах, от которого было трудно дышать. «Скорее», — велела старуха, развернула веревочную лестницу и перекинула через край котла. Он начал спускаться, а старуха наклонилась и следила за ним. «До того света!» — закричал он. И спустился в самый низ. Внизу была шлюпка. Оказавшись в ней, он дернул за лестницу и старуха начала ее поднимать. В ту же секунду ворвался полицейский, с ним были еще двое, и старуха едва успела бросить лестницу в похлебку. «Сейчас они заберут ее в комиссариат, — подумал он, — а бедняжка просто мне помогла». Несколько минут он греб в темноте, было очень жарко. Вскоре он разделся. Поначалу он видел круглое отверстие котла сверху, словно иллюминатор в борту корабля, и головы полицейских, что в него заглядывали, но пока он греб, оно уменьшалось, и, наконец стало просто пятном света. Иногда он видел его, иногда терял из виду, и, наконец, оно исчезло совсем. Он волновался из-за старухи и думал, что надо ей как-то помочь. Ни один полицейский не может войти в «Кафе двух мостов», поскольку оно принадлежит сестре султана. Из-за этого внутри было так много дыма от кифа, что и беррадане смогла бы упасть, даже если бы ее толкнули, так что посетители предпочитали сидеть снаружи, хотя и там следовало приглядывать за своими деньгами. Если воры остаются внутри, а их приятели носят им еду и киф, все в порядке. Однажды полицейское управление забудет послать человека наблюдать за кафе, или какой-нибудь полицейский уйдет на пять минут раньше, чем другой придет на смену. Снаружи все тоже курили киф, но только час или два — не круглые сутки как те, что внутри. Некто-из-Собрания забыл поджечь себси.Он сидел в кафе, куда не мог войти ни один полицейский, а хотел уйти в мир кифа, где за ним гналась полиция. «Так мы теперь устроены, — думал он. — Все делаем шиворот-навыворот. Если у нас есть что-то хорошее, мы ищем плохого». Он зажег себсии раскурил. Затем сдул плотный пепел с чкофы.Пепел осыпался в ручей у второго моста. «Мир слишком хорош. Мы можем совершить доброе дело, только если сперва сделаем его снова плохим». Это его опечалило, так что он перестал думать и наполнил себси.Пока он курил ее, Бен-Таджах смотрел в его сторону, и хотя они сидели лицом к лицу, Некто-из-Собрания не замечал Бен-Таджаха, пока тот не встал и не заплатил
Бен-Таджах был небогат. Он жил один в комнате рядом с Баб-Дуккалой, и у него было место на базаре, где он продавал вешалки для пальто и сундуки. Часто он не открывал лавку, потому что лежал в постели с больной печенью. В такие дни он, не поднимаясь с кровати, колотил по полу медным пестиком, и живший внизу почтальон приносил ему пищу. Иногда он оставался в постели целую неделю. По утрам и вечерам почтальон приходил с подносом. Пища была не слишком хорошей, поскольку жена почтальона мало смыслила в стряпне. Но он был рад и этому. Дважды он приносил почтальону новые сундуки для хранения одежды и одеял. Одна из жен почтальона прихватила сундук с собой, когда бросила его и уехала обратно к своей семье в Касба-Тадлу. Бен-Таджах и сам пытался жить с женой какое-то время, потому что нужно было, чтобы кто-то постоянно ему готовил и стирал одежду, но девчонка была родом с гор и дикая. Она не усмирялась, сколько бы он ее ни бил. Все в комнате было переломано, и, в конце концов, пришлось выгнать ее на улицу. «Ни одна женщина больше не переступит мой порог», — говорил он друзьям на базаре, и те смеялись. Он приводил домой много женщин и однажды обнаружил, что у него ан нуа.Он знал, что это дурная болезнь, потому что она остается в крови и выедает изнутри нос. «Человек теряет нос только после того, как уже потерял голову». Он попросил у доктора лекарство. Доктор дал ему бумагу и велел отправиться с ней в «Фармаси Д’Этуаль». Там он купил шесть ампул пенициллина в коробке. Принес их домой и связал каждую бутылочку шелковой ниткой, скрепляя так, чтобы получилось ожерелье. Он всегда носил его на шее, стараясь, чтобы стеклянные ампулы прикасались к его коже. Он думал, что теперь наверняка уже вылечился, но двоюродный брат в Фесе только что сказал ему, что лекарство нужно носить еще три месяца или, по крайней мере, до новолуния в шавваль.Он размышлял об этом, пока два дня ехал домой в автобусе, и решил, что брат слишком осторожничает. Он постоял на Джемаа-эль-Фна, поглядел на ученых мартышек, но толпа слишком давила, и он пошел дальше. Вернувшись домой, закрыл дверь и сунул руку в карман, чтобы достать конверт, потому что хотел вновь на него взглянуть в своей комнате и убедиться, что написанное на нем имя — точно его собственное. Но письма не было. Он вспомнил давку на Джемаа-эль-Фна. Кто-то сунул руку ему в карман и, решив, что нащупал деньги, взял письмо. И все же Бен-Таджах не до конца в это верил. Он был убежден, что замелил бы кражу. Письмо в его кармане было. Он даже не у верен в этом. Он присел на подушки. «Два дня в автобусе, — подумал он. — Я, должно быть, устал. Никакого письма я не находил». Он снова пошарил в кармане — ему казалось, что он еще помнит сгиб конверта на ощупь. «С чего бы на нем быть моему имени? Я вообще никогда не находил никакого письма». Затем он подумал, не видел ли кто-нибудь, как он сидит в кафе с конвертом в одной руке и листом бумаги в другой и долго их разглядывает. Он поднялся. Он хотел вернуться в «Кафе двух мостов — и спросить кауаджи: «Видел ли ты меня час назад? Смотрел ли я на письмо? Если кауаджискажет «Да», значит письмо настоящее. Он повторил вслух слова: «Небо дрожит, и земля испугана, и два глаза — не братья». В повисшей тишине воспоминание о звуке слов напутало его. — Если письма не было, откуда эти слова?» И он содрогнулся, потому что ответ на это был: «От Сатаны». Он собирался открыть дверь, но тут его остановил новый страх. Кауаджиможет сказать «нет", и это будет еще хуже, поскольку означает, что слова вложил прямо ему в голову Сатана, что Сатана выбрал его, чтобы явить себя. В таком случае он может появиться в любой момент.« Ах-хадду-лаш-лаха-шл-Аллах…»— помолился он, подняв вверх указательные пальцы по обе стороны от себя. Затем вновь сел и замер. На улице кричали дети. Он не хотел слышать ответ кауаджи:«Нет. У тебя не было никакого письма». Если он узнает, что Сатана приближается, чтобы искусить его, будет сложнее бороться с Ним молитвами, потому что ему станет страшнее.
Некто-из-Собрания встал. Позади него была стена. И себсив его руке. Над головой было небо, которое, чувствовал он, вот-вот разразится светом. Он запрокинул голову, разглядывая его. На земле было темно, но за звездами наверху все же был свет. Впереди него находился писсуар Плотницкого Базара, поставленный французами. Поговаривали, что им пользуются одни евреи. Он был из жести, и перед ним была лужа, в которой отражались небо и верх писсуара. Словно лодка в воде. Или пирс, к которому причаливают лодки. Не сходя с места, Некто-из-Собрания увидел, как одна медленно приближается. Он шагнул к ней. И тут вспомнил, что обнажен, и прикрыл рукой член. Через минуту шлюпка ударится о пирс. Он потверже встал на ноги. Но в эту секунду большая кошка выбежала из тени у стены, остановилась посреди улицы и посмотрела на него, обернувшись злым лицом. Он увидел ее глаза, и не сразу смог отвести взгляд. Затем кошка перешла улицу и пропала. Он не знал точно, что случилось, и замер на месте, глядя в землю. Вновь посмотрел на отражающийся в луже писсуар и подумал: «Это была всего лишь кошка на берегу». Но глаза его напутали. Как будто не кошачьи вовсе, а человека, который им интересуется. Он заставил себя забыть, что у него возникла эта мысль. Он все еще ждал, что шлюпка заденет пирс, но ничего не произошло. Она застыла на месте, у самого берега, не дотрагиваясь до него. Он долго стоял неподвижно, ожидая, чтобы что-то произошло. Затем очень быстро пошел по улице к базару. Он только что вспомнил, что старуха в полицейском участке. Хотелось ей помочь, но сперва следует выяснить, куда ее забрали. «Придется обойти все участки в медине», — подумал он и уже не чувствовал голода. Одно дело обещать себе, что он ей поможет, когда он далеко от земли, и другое — в двух шагах от комиссариата. Он прошел мимо входа. В дверях стояла пара полицейских. Он шел дальше. Улица изогнулась, и он оказался один. «Эта ночь будет драгоценностью в моей короне», — сказал он, быстро свернул налево и прошел по темному проходу. В конце он увидел вспышки и понял, что там Мустафа — присматривает за огнем в пекарне. Он пробрался в грязную хижину, где стояла печь. «А, шакал вернулся из леса», — сказал Мустафа. Некто-из-Собрания потряс головой. «Это плохой мир», — поведал он Мустафе. «У меня нет денег», — сказал Мустафа. Некто-из-Собрания не понял. «Все шиворот-навыворот, — сказал он. — Сейчас плохо, и мы должны все сделать еще хуже, чтобы идти вперед». Мустафа увидел, что Некто-из-Собрания был мкииф ма рассуи не хотел денег. Он посмотрел на него дружелюбнее и произнес: «Секреты — не для друзей. Говори». Некто-из-Собрания рассказал, что старуха оказала ему огромную услугу, и поэтому три полицейских арестовали ее и забрали в участок. «Ты должен пойти за меня в комиссариат и спросить, нет ли у них старухи». Он вытащил себсии очень долго ее наполнял. Набив, выкурил сам, ничего не предложив Мустафе, потому что Мустафа тоже никогда не предлагал ему свою. «Видишь, как моя голова полна кифом, — сказал он, смеясь. — Я не могу идти». Мустафа тоже засмеялся и сказал, что лучше ему остаться, а он сходит вместо него.