Замерзший
Шрифт:
– Возможно.
Рация трещит, и я не могу расслышать все, что он говорит.
– ... нашли еще топлива, в задней части автомобиля, хранящееся под сиденьями. Должно быть, вот почему те две машины так легко взорвались, когда ты стрелял по ним с «Кэтрин». Короче, у нас будет транспорт на некоторое время, если уж на то пошло.
– Опять треск, невнятные голоса.
– Эмма, он в порядке. Мы сейчас общаемся... Нет, ты не можешь с ним поговорить... Хорошо.
– Грей?
– Голос Эммы такой мягкий и деликатный как будто она стоит рядом со мной.
– Что случилось?
– Это долгая история.
– Я должна была быть там.
–
Пауза.
– С тобой все будет в порядке?
– Да, - говорю я твердо.
– Мы будем завтра на связи и все будет хорошо. Я клянусь.
Она прыскает от смеха.
– Не надо давать таких громких обещаний, Грей. Ты можешь быть не в состоянии сдержать их.
– Наступает тишина, и затем ее голос доходит до меня как шепот. – Грей, я люблю тебя.
Вот они, эти слова. Я отдал бы все на свете, чтобы услышать их от нее прошлым летом, чтобы у меня была возможность ответить, но теперь, более чем когда-либо, я знаю их истинную силу. Как они могут растоптать вас так же, как и вознести. Как не должны они быть произнесены в ответ, если сила чувств не так глубока, как у признающегося. И это не то, чего вы можете не знать. Не по-настоящему. Слишком много слепой веры заключено в этих словах и это всегда, всегда риск. Будет больно вам. Или другому человеку. Вы можете растоптать чье-то сердце, даже не подразумевая об этом. Любить глупо и рискованно, как и пытаться построить дом на болоте. Эмоции не являются прочным фундаментом.
Поэтому, когда Эмма зовет меня, повторяя эти слова, спрашивает меня, здесь ли я еще, я говорю ей только, что она пропадает, что она должна передать рацию Ксавье, пока связь не прервалась.
В конечном итоге я слышу Бо.
– Есть еще кое-что, - говорит он.
– Я вчера переключал каналы на рации, надеясь, вдруг вы пытаетесь связаться с нами не по нашей линии, и услыхал повторяющееся сообщение: «Друзья Сопротивления, пожалуйста, повторите: Феникс думает, что вы должны вступить в бой с врагом». А сегодня я наткнулся на это сообщение снова. Другой голос, другой канал, но то же сообщение. Звучало чище, как будто источник был ближе.
– Феникс, - говорю я, озадаченный, и чувствую, как мое лицо становится сосредоточенным.
– Ну же, Грей. Разве ты не понимаешь? Я думаю, что это Райдер... возможно... Оуэн же говорил, когда мы были на лодке, что он собирался связаться с Сентябрем.
И внезапно все становится по своим местам.
– Она дозвонилась до него! Сентябрь как-то связалась с Райдером из Бон Харбора, рассказала ему все наши подозрения о ЭмВесте, и это его ответ, переданный сторонниками Повстанцев, которые случайно наткнулись на него. Райдер Феникс считает, что мы должны выйти на Экспатов! Разве что... Не означает же это, что нам следует вступить с ними в бой, разве только пообщаться?
– Мы всегда видели в них врага, - отвечает Бо.
– И я знаю, Райдера. Он не пошел бы на все эти трудности, с отправкой нам сообщения, если только оно не означает, что нам следует осмотреться в ЭмВесте.
– То есть ты думаешь, это значит...?
– Я думаю, да. Мы вправе поинтересоваться, а что если Экспаты были другой группой Повстанцев, отличной от нас.
Я смотрю на Клиппера и Сэмми. Они
– Это нам мало сейчас поможет, - говорю я Бо.
– Вы завтра войдете в комнату управления, не так ли?
– отзывается он.
– Перетяните Титуса на нашу сторону, а после Клиппер сможет заняться своей работой... Мы могли бы как на основе Бурга, так и нескольких Экспатов скомпоновать новейшую базу Повстанцев.
Я обещаю Бо как можно скорее, позже, принести новости, после чего Клиппер прячет рацию. Потом я опять привязываю его к столбу, беру вещи и свечку и возвращаю их к двери, также как и маленький нож прячу в тайник в моем ботинке. Мне удается связать свои руки за спиной и отпихнуть излишки веревки, которые я отрезал, когда отвязал себя, надеясь, что Бруно не заметит утром разницы. Свеча шипит спустя некоторое время, и я понимаю, что, несмотря на все, у меня появилась надежда.
Я прислушиваюсь к другим, их дыхание медленное, они спят. Наконец, мои веки тяжелеют, когда Джексон шепчет в темноте.
– Я полагаю, Франк не переоценил тебя, в конце концов.
– О чем ты говоришь?
– ЭмВест. Он с самого начала боялся, что вы собираетесь объединиться с ними. Естественно, они станут вашими лучшими союзниками.
Конечно, теперь он может признаться в этом, когда мы наконец-то разобрались сами. Не раньше, когда мы могли бы более эффективно использовать данную информацию. Не когда мы спрашивали его об этом и он утверждал, что он хочет нам помочь.
– Ты все еще планируешь оставить меня здесь, когда вы освободитесь?
– спрашивает он.
– А ты все еще собираешься пытать нас, чтобы узнать месторасположения нашей штаб-квартиры?
– Я знаю, что мне следовало бы. И это не было бы так сложно. Ты, Грей, сказал бы мне то, что я хочу знать в одно мгновение.
Я думаю о тех людях, что находятся в Долине Расселин. О Райдере, капитанах, семьях и детях. О Блейне.
– Я раньше умру.
Джексон смеется.
– О, я бы не стал тебя трогать. Я бы начал резать одну из девушек, и ты бы дал мне координаты месторасположения прежде, чем я мог бы даже придумать где пройти лезвием.
– И ты еще имеешь наглость спрашивать, избавлюсь ли я от тебя?
– Забота о людях - это слабость, Грей, - говорит он.
– Позволяя своему врагу знать, что так близко твоему сердцу, ты будешь уже повержен, перед началом боя. Но дело в том, что я не...
– он кашляет, и когда он снова говорит, его слова звучат так, как если он произносит их через силу.
– Я не думаю, что я хочу быть твоим врагом.
– Несколько интенсивных глубоких вздохов.
– И я также не хочу ранить Эмму или Бри.
– Тогда и не нужно.
– Это не так просто.
– Да Джексон. Так и есть. Если ты не хочешь что-то делать, то и не надо.
Я так устал от его игр, ото лжи.
– Я когда-нибудь рассказывал тебе о Кае?
– спрашивает он.
– Он мой младший брат, он был примерно в возрасте Эйдена, когда меня забрали из Декстерна. Эйден напомнил мне его. Он не боялся улыбаться, как он и не позволял всем трудностям жизни ожесточить его. Я тоже с Каем играл в эти игры с руками. Они всегда заставляли его смеяться, и этот звук мог скрасить любой день.
– Он хихикает над своими собственными воспоминаниями.
– Я так его любил.