Замок Фрюденхольм
Шрифт:
— Здравствуйте, господин Эневольдсен, — сказал Тюгесен. — Извините, что мы вас побеспокоили. Мы не надолго.
— Какая у вас умная собачка, — похвалил Хансен, — Теперь редко встретишь фокстерьера с гладкой шерстью. Люди предпочитают лохматых собак, а они очень нервные. Гладкошерстные гораздо умнее. Ну, ну, Проп! Ты хороший песик!
— Мы бы хотели заглянуть в квартиру, — сказал Тюгесен.
— У вас есть ордер? — спросил Якоб.
— Нет. Мы пришли неофициально, — ответил Тюгесен. — Мы хотим только
И вот оба сыщика в доме. Якоб их не останавливал. Пусть войдут в квартиру, лишь бы не поинтересовались сараем, где у него стоит ящик, не предназначенный для посторонних глаз.
— Вы чудесно живете, господин Эневольдсен, — похвалил Тюгесен.
— Вы так думаете?
— Да. У вас просто прелестно. Вот так надо жить! Никто вас не беспокоит, соседей нет. Среди природы. Болота и поля, лес вдали, прекрасный свежий воздух. О, это совсем не то, что в большом городе!
— Здесь тоже могут побеспокоить, — сказал Якоб.
— Я сам живу на пятом этаже в Копенгагене, — продолжал. сыщик. — В современных домах большая слышимость. Слышно решительно все, что делают соседи. А кругом только камень да цемент. Да шум большого города: трамваи, машины. Дышишь скверным городским воздухом! Это очень нездорово.
Якоб не ответил. Он зажег свою старую трубку и выдыхал клубы ужасающего дыма.
— За городом свежий воздух люди получают бесплатно! — сказал Тюгесен и закашлялся.
— Пожалуйста, садитесь! — предложил Якоб.
— Спасибо. — Тюгесен сел на диван.
— А я пока похожу вокруг дома, посмотрю, — сказал Хансен.
— Что вы хотите посмотреть?
— Хочу заглянуть в ваш сарай.
— Там нечего смотреть.
— Наверно, нечего. Я сейчас же вернусь.
— Проводи его, Петра, — сказал Якоб жене, — если только он не направляется в уборную.
— Нет, — ответил Хансен, — я только похожу вокруг дома. Я не возражаю, чтобы фру меня проводила.
— Вы боитесь, что мой коллега украдет что-либо? — улыбнулся Тюгесен.
— Нет. Наоборот. Может быть, он оставит что-то, что вы в следующий раз придете и найдете.
— Нет, нет. Мы не такие, господин Эневольдсен! Мы — датчане. Мы не хотим зла землякам. Мы живем в грустное время, но мы переживем его легче, если все истинные датчане будут помогать друг другу.
Якоб не ответил.
— Мы ведь знаем, что немцы, слава богу, не выиграют войну, — сказал сыщик.
Собака последовала за Петрой и Хансеном.
— Я вижу, это сучка, — констатировал друг животных. — Сучки гораздо умнее кобелей. И преданнее. Ну, идешь с нами, Проп?
— Живут ли у вас посторонние? — спросил Тюгесен.
— Нет.
— Вы здесь с женой одни?
— Да.
— У вас никто никогда здесь не жил? Я хочу сказать, не бывают ли у вас гости?
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Давайте будем откровенны
— Нет.
— Но он жил у вас?
— Нет.
— И вы не знаете, где он находится?
— Нет.
— Поульсен не преступник, — сказал сыщик, — Его не разыскивают за нарушение закона. Ни в чем не обвиняют. Он может спокойно жить у вас, господин Эневольдсен. Никто вам за это ничего не сделает.
— Вот как.
— Да. Обычное дело — дать приют другу пли товарищу. Это ваше полное право.
— Но если вы найдете Оскара Поульсена в моем доме, вы его арестуете?
— Мы попросим его последовать за нами. Но вы ничуть не пострадаете от того, что он жил у вас.
— А по какому параграфу закона вы его арестуете, если его не обвиняют в нарушении закона? — спросил Якоб и выдохнул дым в лицо сыщику.
— Честно говоря, господин Эневольдсен, такого параграфа нет. Нет никаких юридических оснований для задержания некоторых членов коммунистической партии. Я говорю это вполне честно. Дело идет о вынужденной мере, дабы избежать худшего.
— Чего вы хотите избежать?
— Мы хотим избежать того, чтобы немцы взяли дело в свои руки. Если немцы возьмутся за коммунистов, то полетят головы.
— А вы думаете, немцы знают Оскара Поульсена?
— Если бы немцы занялись этим делом, вы, господин Эневольдсен, не жили бы свободным человеком в вашем прелестном доме! Это вы прекрасно знаете.
— А что немцы знают о моем доме?
— Если удалось ограничиться арестом сравнительно небольшого числа активных коммунистов, то только потому, что контроль в руках датских властей. Задержанные находятся под защитой датского правительства. Правда, это сделано в нарушение некоторых правовых норм, но исключительно в интересах датских коммунистов.
— Я ничего не смыслю в работе полиции, — сказал Якоб Эневольдсен. — Я не знаю, как вы выясняете, кто коммунист, а кто не коммунист. А немцам, должно быть, еще труднее узнать, каково политическое лицо того или иного датчанина и за кого он голосовал на последних выборах.
— Дорогой господин Эневольдсен. Вы сидите здесь, как свободный человек, и беседуете со мной. Вы можете сказать мне все, что вам угодно. Вы можете критиковать полицию и власти, если пожелаете. Но неужели вы не понимаете, что вы на свободе и в своем доме исключительно благодаря заботе полиции? Ведь вы — один из многих коммунистов, кого мы смогли пощадить.
— Дорогой господин полицейский, а из чего вы заключаете, что я коммунист?
— Перестаньте, господин Эневольдсен! Мы знаем, что вы коммунист. Но мы не приняли никаких мер против вас, и мне кажется, вам следовало бы помнить об этом.