Замок Менфрея
Шрифт:
— И вы не в силах расстаться с ним, так?
— Я собираюсь принести его назад и отдать Гвеннан.
— Не надо, — возразил Бевил. — Оставьте его себе. Может, в один прекрасный день вам снова захочется всех одурачить.
— Что вы!
— Это — подарок от меня, — произнес он.
— О, Бевил!
— Идемте. Здесь холодно.
Ночь бала изменила Гвеннан — так же, как и меня. Она стала еще более беспокойной и все чаще высказывала недовольство своей жизнью. Однажды, будучи в подобном настроении, она сказала мне:
— Жизнь очень несправедлива к нам.
Мы ехали по лесу верхом,
Я всегда была готова слушать о Менфреях и потому спросила, что она имеет в виду.
— Деньги! Всегда и везде — деньги. Какое счастье, что папа сейчас не член парламента, потому что парламентские дела — штука очень дорогая. Мне так надоело сидеть без денег, что я уже собралась сама исправить положение.
— Каким образом?
— Выйти замуж за Хэрри, разумеется.
— Гвеннан, ты думаешь, он захочет?
— Захочет ли он! Ты что, с ума сошла! Разумеется, захочет. Он влюблен в меня по уши. Вот еще одна причина, почему я так злюсь, что мне только шестнадцать. Придется ждать по меньшей мере год.
Мы выехали на открытое место, и Гвеннан, хлестнув кнутом свою Сахарную Головку, пустила ее в галоп. Я тоже не отставала. Гвеннан хохотала, и я подумала, что в это утро в нее вселился какой-то бес.
— Я не желаю возвращаться в эту дурацкую школу! — прокричала она мне через плечо.
— До этого еще далеко. У нас в запасе неделя, даже больше.
— Я хочу сказать… вообще. Пансион для юных леди! Если и есть что-то более гадкое, чем быть шестнадцатилетней, так это быть юной леди.
— Во втором я не так уж уверена, хотя насчет первого полностью согласна.
— Хэрриет Делвани, не старайся говорить заумно, как эти ужасные… политики.
— По-твоему, я говорю заумно?
— Я слышала, если очень хотеть, чтобы что-нибудь случилось или не случилось… хотеть изо всех сил… сконцентрировавшись только на одном желании, это иногда помогает.
— Например, не возвращаться в школу? Или перескочить из шестнадцати лет в восемнадцать за один день?
— Ты ужасная зануда, Хэрриет. Если не возьмешься за себя, станешь просто змеюкой и синим чулком.
— А что тут плохого?
— Такие женщины фатально непривлекательны для мужчин.
— Подумаешь, открыла Америку. Я всегда была такой.
— Перестань, Хэрриет. Ты сама во всем виновата.
— В чем именно?
— Нынче утром я не собираюсь решать твои проблемы. У меня хватает своих. Я твердо решила не возвращаться в школу в этом году.
Я промолчала, думая о том, каково мне будет в школе без Гвеннан. Впрочем, у нее, конечно, ничего не выйдет.
Мы резвым галопом проскакали через пустошь. Гвеннан сегодня была какой-то совсем бешеной.
— Вот как сейчас! — воскликнула она. — Я свободна. Я хочу, Хэрриет, быть свободной. Свободной делать только то, что мне нравится. Не когда вырасту, но сейчас! Я уже выросла, говорю тебе. Я — уже взрослая и буду такой всегда.
Я мчалась за ней, крича, чтобы она побереглась; на пустоши валялись довольно неприятные камни, и, если Гвеннан не заботилась о себе, следовало подумать о лошади.
— Я знаю, что делаю, — огрызнулась Гвеннан.
И все-таки я вздохнула
Впереди показалась деревня, но на вид она была мне незнакома: очаровательная маленькая церковь с серыми башнями и просторным двором, окруженная тонущими в зелени домиками.
— Это — Гренденгарт, — бросила Гвеннан. — Мы — в шести милях от дома.
Все произошло совсем близко от деревушки. Мы свернули с дороги в лес, впереди была насыпь, которую не так трудно перескочить. Но, как я уже сказала, Гвеннаи сегодня все утро была не в себе. Я точно не знаю, что случилось: Гвеннан скакала чуть впереди меня, когда брала барьер. Я услышала ее крик, когда она перелетела через голову своей лошади. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем я оказалась по другую сторону насыпи. Я увидела, как убегает Сахарная Головка, и перевела взгляд на Гвеннан, неподвижно лежавшую на траве.
— Гвеннан! — закричала я (это было так глупо!). — Гвеннан, что случилось?
Я соскользнула с коня и опустилась рядом с ней на колени. Она была бледной и не шевелилась, но дышала. Я смотрела на нее несколько секунд; потом вскочила в седло и поскакала в деревню.
Мне повезло: выбравшись на дорогу, я увидела мальчишку на пони. Я объяснила, что случилась беда.
— Надо к доктору Треларкену! — прокричал он и ударил пони по бокам.
Я вернулась к Гвеннан и, казалось, долгие часы стояла рядом с ней на коленях, ожидая, пока подоспеет помощь. Я боялась, что она умрет. Мне вспомнились ее недавние речи о том, что она не собирается возвращаться в школу, и думала: неужели какой-нибудь жестокий ангел записал ее опрометчивые слова и наказание не заставило себя ждать.
— Если ты умрешь, Гвеннан, — прошептала я, — ты не вернешься в школу, и твое желание исполнится.
Я вздрогнула. А потом заметила, что левая нога моей подруги лежит как-то странно, и поняла, что случилось.
Потом появился доктор Треларкен в сопровождении двоих мужчин с носилками. Он осмотрел ногу, а потом велел отнести Гвеннан в свой дом в Грендепгарт. Сам он шел со мной и задавал мне вопросы.
Доктор знал, кто мы, потому что все в округе знали Менфреев и сэра Эдварда Делвани. Он показал мне свой дом, слуга взял у меня лошадь, а когда мы вошли, доктор Треларкен позвал:
— Джесс! Джесс! Где ты?
— Иду, отец, — отозвался голос, и в прихожей появилась молодая женщина. Тогда я впервые увидела Джессику Треларкен — одну из самых красивых женщин, которых когда-либо знала.
Высокая и тонкая, с темными, почти черными волосами и ясными голубыми глазами, которые казались ярче на фоне голубого платья. Тогда ей, наверное, было лет девятнадцать.
Носилки отнесли в спальню на первом этаже, и доктор занялся Гвеннан. Джесс помогала ему, а меня попросили подождать внизу. Горничная отвела меня в светлую, просторную комнату, очень мило, но банально обставленную, если не считать портрета над камином с изображением женщины, очень похожей на Джесс, но не такой потрясающе красивой. От цветов, стоявших в массивной глиняной вазе на полированном столике у окна, — златоцвет, лаванда, шиповник, — разливался тонкий аромат.