Замполит
Шрифт:
– Хорошим людям, - продолжает он, - хорошие подарки. Люське передай, что она дура, но независимых- уважаю.
– Ты сам ей передай.
– Ну нет. Шума будет на пол города. Пока.
Он пожимает еще вялую мою руку.
– Поправляйся, замполит.
Торгаш ушел и пришла Люська.
– Слава богу, исчез. И откуда только такие подонки берутся?
– Он просил передать, что тебя очень уважает.
– Нужно мне его уважение.
– А мне сделал подарок, вон под кроватью
– Дяденька, и вы взяли?
– Он не принял моих бы возражений, но разве на подарки стоит обижаться. Мы бутылки с тобой вылакаем и пойдем громить больницу, особенно тех, кто мешает нам жить.
Люська смеется.
– Я бы, старшей сестре и еще одной ябеде тоже... писсуаром.
Я улыбаюсь. Хорошая девчонка. Что с ней будет потом?
– А сделаем мы следующее. Я не могу еще поднять ящик, - говорю я, - но хорошо бы подарить его профессору.
– Я ночью по частям вынесу в его кабинет. У меня сегодня дежурство.
Моя жена пришла с дочкой взволнованная.
– У нас в пароходстве, твориться что-то невероятное. Неожиданно умер Комаров, Сопин отравился, Маслюков попал в аварию и скончался, а Костриков лежит в больнице и умирает, говорят от рака легких и самое удивительное, все твои друзья и вдруг сразу....
– Тогда все правильно. Первый начал я, попав сюда в больницу.
– Шутки у тебя дурацкие. Хотя... может ты в чем-то и прав. Странно это все.
– К тебе следователь приходил?
Она мнется, но потом с трудом выталкивает.
– Приходил.
– И спрашивал обо всех и друзьях и обо мне?
– Спрашивал. Только я ничего ему такого не говорила.
– Он говорил тебе, почему разбирает мое дело?
– Следователь сказал, что у него есть подозрение, что тебя кто-то столкнул с шестого этажа.
– Давно приходил?
– Дня три назад.
Что же этот болван Мухитдинов ничего не предпринимает?
– Он у меня тоже был, все интересовался о том же.
– Значит ты предполагаешь, что ты первый...
Вид у нее ошарашенный.
– Ты мой папа?
– тыкает в меня пальцем Катя.
– Разве непохож?
– шепотом отвечаю я.
– Мой папа был с усами.
– Они мне очень мешали пить молоко, я их сбрил.
– Противное молоко можно было бы и не пить.
– Значит на тебя... покушались, - приходит в себя Елена Ивановна.
– Это предположение следователя.
– Мама, а папа усы сбрил.
– Разве папа от этого стал хуже?
– Нет. Но усы колются.
Мне всегда неприятно, когда люди вокруг тебя шепчутся и, показывая в меня пальцем говорят, что он упал с большой высоты, разбился вдребезги, но все-таки собран по косточкам и теперь ходит с палочкой. Таким героем быть противно.
Пароходство
– Дядечка, но вы же ее не любите. Как вы можете так просто поехать с чужой женщиной и потом обманывать ее всю жизнь. Вы же даже спать с ней будете, притворяясь законным мужем.
– Придется.
Люська от этих слов подпрыгивает.
– Что значит придется? Вы же фальшивый до основания, а что будет, когда она узнает правду?
– Не знаю.
– Вот видите. А я знаю. Для нее это будет жутким потрясением и она может даже заболеть...
– Типун тебе на язык, сорока.
Люська затихает, потом вспыхивает опять.
– А как же я?
– Ты хотела учиться на косметолога. Расти надо, а то настоящего мужика не приманишь, упустишь.
– Я уже упустила...
– Значит не доросла.
Она вспыхивает и выскакивает из палаты. Я иду в кабинет профессора. Он встает из-за стола и бережно трясет мою руку.
– Я сделал все хорошо. Склеил тебя, но не спас от самого себя. Если не лень будет написать письмо, то тисни несколько строчек.
Он бережно обнимает меня.
– Спасибо вам, профессор.
– Я еще не поблагодарил тебя за коньяк.
Жена и Катя ждут в вестибюле.
– Все?
– спросила Елена Ивановна.
– Да.
– Сначала в гостиницу за вещами, а вечером на поезд в Ростов.
– Хорошо.
Мы садимся в такси и тут в окне больницы я вижу зареванное Люськино лицо. Прощай славная девчонка. Дай бог тебе хорошего, стоящего парня.
Евгения Дмитриевна, мать Елены, сразу у порога начала портить настроение.
– Иван Васильевич, с выздоровлением, вы настоящий герой. Надо же разбиться и так выкарабкаться. О вас в газете написано. Вот смотрите.
Она бежит в комнату и приносит несколько газет. На полосе лицо настоящего Полторанина с усами и заголовок: "Врачи сделали чудо". Почему "чудо", а в прочем, черт с ним. Отдаю газеты теще и иду по комнатам, вглядываясь в каждую вещь, оставленную настоящим Полтораниным и ту чужую жизнь, в которой он жил.
Катя сразу же в свою комнатку, а Елена вся светится от радости. Сначала она ходила за мной, потом ушла на кухню, утащив за собой мать.
В санатории нам выделили семейный номер и мы с Леной как дети волновались за нашу первую ночь. А утром, лежа на моей груди, она сказала.
– Здесь каждый миллиметр тела чужой. Слушай, Полторанин, тебя переделали основательно. Ты он и не он. И характер переменился здорово, раньше был не всегда трезвый, жесткий, а сейчас- мягче и ласковей, совсем не тот.