Замуж - не напасть
Шрифт:
– Он ещё вечером сделал уроки!
– слабо отбивается вера Александровна.
– Пусть поспит, пока есть возможность. Чего хорошего просто так по улицам слоняться!
Логика железная. Видимо, педагоги к концу своей трудовой деятельности значительно совершенствуют науку воспитания. Теперь она у них имеет всего два больших раздела: как воспитывать чужих детей и как воспитывать своих. Насчет чужих все ясно и понятно, а почему-то воспитание своих не укладывается в привычные рамки.
– Зачем ты его балуешь?
– сердится Евгения.
–
– сама удивляюсь, - соглашается Вера Александровна, - уж от тебя такой лени я бы не потерпела. А к внуку почему-то совсем другое отношение. Вроде с тобой была как бы репетиция, а он - настоящий ребенок.
– Спасибо!
– Не обижайся. Таков удел всех бабушек: любить внуков больше, чем детей.
К Юле в больницу Евгения летит, как на крыльях. Она купила букет изумительных темно-бордовых роз - когда человек смотрит на красивое, он быстрее выздоравливает. Она накупила витаминов: гранатов, орехов, винограда - всего, что обновляет кровь и восстанавливает иммунитет - специально прочитала для такого случая популярную литературу.
У реанимационного отделения Евгения застает целую толпу каких-то людей, похоже, родственников. Они плачут, горестно обнимают друг друга, что-то причитают, и, загородив проход, не дают ей пройти внутрь. Она уже знает здешние порядки, потому одета в белый халат. Даже домашние туфли с собой прихватила - вдруг придется пробыть подольше, подежурить возле Юлии. Она сделает все, чтобы помочь Серебристой Рыбке!
Евгения уже обогнула плачущих людей и берется за ручку двери, как вдруг замечает в толпе Роберта.
– Почему ты здесь? Кто эти люди? Ты был у Юлии? С нею ничего не случилось?
– Юлия умерла, - говорит он и плачет.
– Нет! Не может быть! Ведь вчера она была жива...
Какие-то никчемушные фразы слетают с языка помимо её участия, потому что в голове Евгении набатом бухает только одно слово: "Умерла! Умерла!"
Она идет по улице, чувствуя себя обездоленной. Как будто у неё украли самое святое - смысл жизни. Ведь она собиралась спасти Юлию и не успела! Как же так? Это несправедливо! Серебристая Рыбка так мало жила!
До своей квартиры она добирается совсем без сил и почти вползает в прихожую, забыв захлопнуть за собой дверь. Она плюхается в кресло, но не может в нем усидеть. Тот заряд, что накопился в ней для спасения жизни Юлии, теперь ищет выход наружу.
Евгения хватает с полки бумагу и начинает набрасывать портрет Юли. "Пока не забыла!"
Нет, не портрет. Всю её фигуру в легком летнем платье. Она стоит и смотрит наверх: с балкона, точно прыгун с вышки, падает человек. Но почему так спокойно лицо Юлии? Потому что он не падает, а летит. Вот его крылья: небольшие, но мощные. А у Юлии за спиной вовсе не платье, взметнувшееся на ветру - у неё тоже крылья. Сейчас он спустится к ней. Или она оттолкнется и
Евгения больше не может сдерживаться, и слезы начинают изливаться из глаз, долгие и нудные, как осенний дождь. Она зарывается лицом в подушку, будто кто-то здесь может увидеть её, такую зареванную, и слышит голос Аристова.
– Жень, опять ты не закрыла дверь!
Она боится поднять на него глаза, а он усаживается рядом и сообщает:
– Я принес книгу. Для Никиты. Боевик. Будет читать запоем!
Но поскольку она все так же лежит, не обращая внимания на его приход, Толян начинает беспокоиться.
– Жека, у тебя ничего не случилось?
– Юля умерла, - глухо говорит она, и начинает рыдать в голос, уже не думая о том, как она выглядит со стороны.
Аристов берет со стола рисунок Евгении и внимательно разглядывает его.
– Это она?.. Слишком много плавных линий. Ни одного угла!
– Зачем ей углы?
– в недоумении престает плакать Евгения.
– Нечем было упереться, вот её и раздавили.
– Откуда ты знаешь, что её раздавили?
– продолжает допытываться она, лишний раз убеждаясь в том, как мало знает она Аристова - он вовсе не так прост, как кажется, и чуткости ему не занимать...
– Ты сама так нарисовала. Парня её из окна выбросили...
– Он сам прыгнул.
– Сам? Здоровый мужик и сам прыгнул? Расскажи это своей бабушке! Просто его загрызли. Хорошие люди.
– Напридумывал!
– бурчит Евгения, и идет умываться в ванную.
– На рисунок посмотрел и сразу все понял!
Странно действует на неё этот Толян! Только что, казалось, она умирала от горя и одиночества, и вот уже дух противоречия толкает её на пререкания с ним.
– Успокоилась?
– насмешливо хмыкает он, когда она возвращается из ванной.
– ты вообще зачем пришел?
– сварливо спрашивает она.
– Книгу принес?
– Но-но, Лопухина, не задирайся! Рубль за сто, сейчас скажешь: принес и уходи. Вон уже рот раскрыла... А признайся, разве тебе не хреново?
– Какой ты грубый, Аристов!
– подчеркнуто устало говорит Евгения, усаживаясь в кресло.
– Что тебе от меня надо?
– Ничего не надо!
– злится он.
– Ну, захотел увидеть, ну, выдумал предлог!
И плюхается в кресло напротив.
– Расскажи что-нибудь хорошее, а то и мне что-то не по себе.
– Что я тебе, конферансье? Развлекай тут всяких... Ладно, слушай: контракт я отдала Виталику, как ты и требовал, так что, если кто и пролетел, как фанера над Парижем, то не по моей вине...
– Кто тебе сказал, что пролетел? Контракт мне все равно надо было пристроить в надежные руки... И потом, разве ты до сих пор с ним встречаешься?
– Нет, - растерянно говорит Евгения; только что до неё дошел смысл его аферы - действительно, не мытьем, так катаньем, но Аристов своего добился!