Замуж за мажора
Шрифт:
Это ведь он?
А если нет?
“Я умею развлекаться”, — пишу, терзаясь сомнениями.
“Так?” — спрашивает аноним, приложив к вопросу фотографию, вытащенную из моих соцсетей.
На ней я, повесив на руки голову, сижу над шахматной доской. Здесь, дома. На кухне. Это фото сделал дед миллион лет назад. Я даже не знаю, откуда оно там взялось!
“Или так?” — еще один вопрос и еще одно фото.
— Мммм… — стону, зажмуривая глаза.
На фотке мои ноги в спортивных штанах, заправленных в толстые носки, и крутящие
“А в чем дело?”, — пишу ему с привкусом злости. — “Хочешь присоединиться?”
“Вряд ли”
У меня не остается сомнений. Ни единого, черт возьми!
Грубиян. Как он ухаживал за своей блондинкой? Въехал в ее дом на мотоцикле?
Сужаю глаза, не понимая, как себя с ним вести.
Он рылся в моих соцсетях, и даже не стесняется этого. Будто ему плевать на то, что это… это вообще-то принято скрывать.
Метнувшись в папку своего позорного увлечения, листаю фотографии, прикусив изнутри щеку.
“Мои развлечения меня устраивают. Лучше так, чем свернуть шею”, — прикладываю картинку, на которой Дубцов в горнолыжном снаряжении позирует в обнимку с доской для сноуборда. С белозубой улыбкой от уха до уха и очень счастливый. Такой, каким я в живую его никогда не видела. Видимо, носиться по склонам на этой небезопасной штуке — его стихия.
Затаившись, кусаю губы.
“Ага. Ведь правила придумали специально для тебя”. — Чувствую насмешку, от которой закипаю.
“Ты меня не знаешь”, — отрезаю.
“Удиви меня”.
Упав на спину посреди кровати, смотрю в потолок. По телу пузырьками бродит адреналин. Такой, от которого одежда кажется колючей.
Если откажусь, он лишь посмеется в ответ, уверена. Кажется, именно этого он и ждет. Мне что, не плевать? Я такая, какая есть… Я уже не уверена в том, какая я…
Повернув голову, с мукой смотрю на брошенный посреди кровати телефон. Он молчит, и это кажется еще большим вызовом, чем любые слова.
Я этого не сделаю.
Ведь не сделаю?
Оттолкнувшись от матраса, тянусь к молнии на спинке своего платья. Не спуская глаз с молчащего телефон, тяну ее вниз. Оставшись в лифчике и колготках, смотрю на свою грудь, окруженную прозрачным черным кружевом. Моя грудь совсем не скромная. Это не очень очевидно, потому что я никогда не акцентировала внимание!
Я всегда могу сказать, что была в состоянии аффекта. Никто не узнает, потому что на фото нет моего лица… только шея, грудь и живот…
Боже…
Отправив фото, обнимаю руками колени.
Он молчит так долго, что мне хочется умереть, а когда телефон пищит, впиваюсь глазами в дисплей и рычу от возмущения.
“Сладких снов, мотылек”.
Глава 18
— Кто придумал понедельники. — Рухнув на соседний стул, Алена со стоном роется в своей сумке. — Вот блин… все перепутала. Не те лекции притащила…
На автомате кладу перед ней шоколадный
Завтракаем, безмолвно наблюдая за тем, как заполняется лекционная аудитория. Какой-то умник пристроил на кафедре маленькую сувенирную елку и припорошил пенопластом.
Это последний понедельник года, так что людей в половину меньше, чем положено.
Отвернувшись, смотрю в окно на кирпичную стену соседнего корпуса. Сонно жуя, вполуха слушаю болтовню одногруппников. Про их планы на Новый год и про то, что вышла новая модель айфона.
Вырвав из тетради лист, набрасываю список продуктов для своего собственного Нового года. С девяти лет я встречаю его с дедом, и у нас стандартное меню, которое мы называем “классическим”. Нам двоим этого хватает. Оливье, конечно же, и мясной рулет, который дед готовит сам. Это традиция…
— Господи, вы можете потише! — взрывается Алена, оборачиваясь к кучке парней за нашими спинами. — Не лесу!
— Не будь шваброй, Морозова, — гогочет чей-то голос.
— Олигофрен — твое второе имя? — рявкает она.
— Че? — огрызается голос.
— Придурки… — Затолкав в рот остатки батончика, подруга недовольно смотрит перед собой.
Мой перевернутый экраном вниз телефон вибрирует.
Скатившись на стуле и отбросив ручку, проваливаюсь в сообщения и перестаю жевать. Проглотив сладкий шоколадный комок, который кирпичом падает в желудок, рассматриваю фото, на котором запечатлено мужское предплечье с закатанным до локтя рукавом свитера и ободком смарт-часов вокруг запястья. Оно лежит на обтянутом черными джинсами бедре, и на внутренней стороне этого предплечья ручкой выведена комбинация цифр и букв, которую не берусь расшифровывать вот так, сразу, просто потому что ему этого хочется.
Закрыв глаза, делаю медленный вдох.
Если он считает демонстрацию этой части своего тела соразмерной моей собственной демонстрации, то это просто отличная шутка. Чувство его юмора такое же, как он сам — колючее и попахивающее наглым сарказмом, тем не менее, я просто не могу не оценить его чертово остроумие!
Сейчас восемь тридцать утра, и судя по тому, что обутая в рыжий “тимберленд” нога Дубцова стоит на полосатом линолеуме, он где-то здесь, в универе… У нас разница в три курса, так что он не может быть где-то рядом, но это открытие все равно меня волнует.
Я жила без Дубцова целых девятнадцать лет, а теперь он вторгается в мое личное пространство, когда ему вздумается. Все воскресенье я посвятила тому, что злилась на него, потому что он просочился в каждую клетку моей головы вместе со всеми своими выкрутасами.
“Мне нужно спросить, что это значит?”, — пишу ему.
“Надеюсь”, — пишет он в ответ.
Вперив глаза в его увитую венами руку, свожу брови.
“Это адрес”, — констатирую.
“Ага. Он самый”.
“???”.
“Это адрес и время. Жду тебя там сегодня”