Замужняя невеста

Кондрашова Лариса

– Конечно, – так же неторопливо ответила Анхела.

– Принеси сюда поскорее. Кружку молока и ломоть хлеба.

– Но мы готовим ужин на всех, – попыталась запротестовать кухарка.

– Слушай, что тебе говорят! Тащи молоко, и немедленно, пока я не рассердился.

– Бегу, сеньор Пабло! – с достоинством ответила Анхела и удалилась, покачивая бедрами.

– Бенито! – опять взревел Риччи.

И Соня наконец увидела таинственного Бенито, который до сего времени пробегал где-то дальними коридорами или проносился мимо в виде смерча

или тайфуна.

Молодой человек, невысокий и худощавый, со смышлеными черными глазами, предстал перед ними, низко кланяясь Соне и ухитряясь при этом лукаво на нее поглядывать. Живой бесенок, да и только.

– Посмотри на этого сеньора! – Пабло указал на обеспамятевшего Леонида, которого он поддерживал обеими руками. – Его нужно быстро куда-нибудь уложить и напоить теплым молоком. Анхела сейчас его принесет.

– А что, если взять еще одну кушетку...

– О чем я тебе и говорю! Ту, атласную с цветочками, из наследства тети. Она стоит как раз посередине зала...

– Я помню.

– Тогда чего ты до сих пор торчишь здесь?

И Бенито тут же испарился. Все-таки эти ее соседи передвигаются так быстро, что Соня не успевает сообразить, куда они в один момент деваются. А между тем сама хозяйка даже не знает точно, сколько комнат в этом принадлежащем ей особняке. И куда, например, можно для начала поместить Разумовского?

Но тут как раз из кухни появилась Мари с подносом, на котором стояли две кружки молока и ломти свежего хлеба.

Леонид уже пришел в себя, так что Соня с помощью Мари – Пабло тут же куда-то исчез – принялась поить его молоком, с удовлетворением отмечая, как на их глазах молодой мужчина словно возрождается, приходит в себя, даже с лица его уходит синеватая бледность.

Но так же, как менялся Леонид, так же поспешно исчезали у него во рту куски хлеба, и вот он уже с вожделением посматривал на другую кружку молока, которую Мари принесла для своей госпожи.

Соня сделала вид, что эта кружка ему и предназначалась, и тоже взяла ее с подноса, поднося к губам бывшего раба.

Тот поспешно схватил ее и уже сам выпил, одним залпом. Выпил и со вздохом откинулся на спинку стула.

– Ну, как ты себя чувствуешь? – спросила Соня.

– Прекрасно, – пробормотал тот и откашлялся.

– Надеюсь, теперь ты потерпишь до ужина?

– Как, будет еще и ужин? – Он опять оживился.

Соня с грустью подумала, что испытания голодом для мужчины, пожалуй, самые страшные. Он перестает быть самим собой, превращается в животное, которое, кроме еды, ничто не интересует. Женщины, наверное, тоже тяжело переносят голод, но вряд ли они показывают это свое состояние не стесняясь...

Почти так же голодна была Мари, когда ее освободили из той избушки, где она дней десять провела безо всякой еды... Нет, как она может сравнивать! У Мари вообще не было еды, а Разумовского худо-бедно кормили... И при этом девушка вела себя куда скромнее.

Эти ее мысли имеют одно и то же происхождение:

идеализм. Соня все пытается мерить окружающих ее людей мерками, почерпнутыми из романов и нравоучительных книг. Мужчины должны то, женщины должны это... А сама-то Софья следует этим идеалам? То-то же!

– Мари, а ты сама поела? – спросила она служанку, которая ставила на поднос пустые кружки.

Девушка была явно чем-то расстроена.

– Еще успею... Ваше сиятельство, – просительным тоном проговорила она, – не могли бы вы вместе со мной выйти на кухню? Мне непременно нужно с вами посоветоваться.

– Леонид, ты побудь немного один, мне нужно выйти ненадолго.

– Пожалуйста, конечно, я побуду здесь, – отозвался он уже чуточку сонным голосом, и когда Соня у двери оглянулась, она увидела, что Леонид, положив голову на сложенные руки, спит прямо за столом.

– Чего ты хотела? – спросила Соня, выходя на кухню, где в плите уже вовсю горел огонь и Анхела ставила на плиту огромную сковороду.

– Попейте, пожалуйста, молока, – дрожащим голосом проговорила Мари, протягивая ей кружку. – Этот... человек, которого мы спасли, выпил ваше молоко.

– Но я не так голодна, как он, – улыбнулась Соня.

– Как он мог оставить голодной женщину, не подумав...

– Успокойся, Мари. – Соня погладила служанку по голове. – Я и сама как раз думала об этом. Что поделаешь, для мужчин, видимо, главнее еды ничего нет на свете... Наверное, это последнее молоко?

– Еще одну кружку выпил мсье Жан.

– Рано утром нам привезут много молока из селения в долине, – отозвалась от плиты Анхела. – Если бы мы знали, что вы приедете, мы бы взяли больше... Зато мяса у нас хватит и на вас, и на нас, и еще на многих гостей, если они вдруг среди ночи захотят посетить наш дом.

– Знаешь что, Мари, это такая большая кружка, – медленно проговорила Соня, – мне одной ее не выпить. Давай я выпью половину, а половину ты.

– Нет, мадемуазель Софи, мне не хочется.

– Не спорь со мной, а то я тоже пить не буду! – нарочито рассердилась Соня.

– Я выпью, выпью!

Соня честно отпила половину молока – кстати, она и в самом деле не чувствовала себя такой уж голодной. В отличие от рабов Мустафа-бей кормил своих пассажиров куда сытнее. И протянула кружку девушке.

Мари коснулась губами кружки, из которой отпила ее госпожа, точно какой-нибудь святыни, и Соня отвернулась, посмеиваясь. Еще немного, и эта девчонка начнет ее обожествлять. Легко выглядеть таковой в глазах человека, лишенного в детстве самой обычной материнской ласки.

Когда Соня вернулась в гостиную, то от неожиданности даже застыла на пороге. Леонид Разумовский сидел за столом, одетый в яркую красную рубаху, черные бархатные брюки и затянутый в талии широким пестрым поясом в тон рубахе. На ногах его красовались сапоги, в которые брюки были вправлены. Рядом с ним стоял Пабло Риччи, страшно довольный собой.