И ты получил пощечину. Сильную. Хлесткую. Звонкую. Шило еще сильнее прижималось к твоей шее. Ты чувствовал собственный пульс. От страха ты закрывал глаза. Незнакомец постоянно дергал тебя за волосы. Ты думал, что нужно собраться, разрядить ситуацию, что-то сказать, быть может, даже пошутить, объясниться и извиниться, но ничего не выходило. На тебя кричали, и ты продолжал всхлипывать. Тебя били. В машине и в парке. Словно из только что пробуренной скважины фонтаном била кровь. Болели бока. Ныли почки. Ты пытался поднести руки к носу, но тотчас пропускал еще один удар – на этот раз в челюсть. Удар был настолько сильным, что ты падал на колени. Ты понимал, что тебе нужно начать защищаться, закрываться, отвечать, бить еще яростнее, но ты боялся. Их было двое. Они
были взрослее и, конечно, сильнее тебя. В тот момент ты думал только о том, что, если сделаешь человеку больно, ему захочется сделать тебе еще больнее, и так будет продолжаться вечно. Ригодон мести. Маятник Фуко. И ты опускал руки. И даже не защищался. Твои губы, подбородок, шея и рубашка были в крови и пыли. Мужчины ждали твоих действий, но ты ничего не делал, ты просто валялся на земле и закрывал глаза.
Когда ты вновь открыл их – рядом уже никого не было. На земле валялось лишь вымазанное в грязи шило.
Спустя полчаса ты трясешься в электричке. Ты думаешь, что правда – это совсем не больно. Не страшно совсем. Несколько дней ты страшился, что тебя изобьют, но на деле все оказывается быстро, легко и просто. Шок – прекрасное изобретение. Спасибо природе. Ты успокаиваешься. Всю неделю твою грудь затапливали тревога и волнение, то и дело страх подталкивал кадык к горлу, а теперь тебе совсем хорошо, ты чувствуешь, как возвращается спокойствие. Тебе весело и легко.
Когда дверь открывает пьяный отец, ты улыбаешься ему и ничего не отвечаешь. Ты давно не здороваешься с ним. Хорошо, что опять набухался, думаешь ты, во всяком случае, сейчас не придется ничего объяснять. Будь отец трезвым, возможно, у него бы даже появились вопросы, есть вероятность, что он разволновался бы, а так – так все как всегда – он облокачивается на стену и дает тебе пройти. Ты закрываешь дверь своей комнаты и прыгаешь на кровать. Кровь наконец остановилась. Худшее позади. Ты ложишься и совсем скоро засыпаешь.
Страх возвращается вечером. Вместе с грохотом проезжающей электрички он запрыгивает в твою комнату через открытое окно. Ты чувствуешь боль в груди, едва уловимую вибрацию в сосках. В этот момент ты еще не знаешь, что это чувство будет преследовать тебя долгие годы. Ты ходишь по комнате. Несколько часов. Выбираешь вещи. Стягиваешь и натягиваешь носки, несколько раз переодеваешь джинсы. Ни одна из маек тебе не нравится, ты не можешь решить, в чем завтра пойти в школу. И ты не идешь. Ты не выходишь из дома и не встречаешь первых майских туристов, не садишься на скамейку и в страхе даже не пропускаешь несколько электричек. Тебе страшно. Ты боишься, что этот дебил вновь выловит тебя. Ты боишься, что наступающий день закончится точно так же, как прошедший. Ты пытаешься убедить себя, что ничего плохого уже не произойдет, что все худшее позади, но поздно. Механизм беспокойства не остановить. Его жернова перемалывают твои внутренности. Кажется, твое сердце перерублено в фарш. Тебе больно. Проходит еще один день, и ты вновь остаешься дома. И еще. Рига существует где-то там, далеко, по правую руку от тебя. Теперь тебе кажется, что ты уже никогда не вернешься туда.
И теперь ты ходишь только на пляж. И весь день смотришь на море. И весь следующий день, и всю неделю. Ты изучаешь волны и представляешь, как в твоем доме звонит телефон. Учителя пытаются понять, где ты пропал, но, к счастью, у родителей запой. Едва связывая слова, отец объясняет, что ты не погиб, что с тобой все хорошо и что он обязательно разберется, и этого оказывается достаточно. Он продолжает пить и даже не задает тебе никаких вопросов, как не задаст их в тот день, когда ты соберешь вещи и уедешь в Москву. Ты смотришь на море, и тебе кажется, что проблема решена. Ты будешь изображать болезнь до конца учебного года. За лето, думаешь ты, страх выветрится, а осенью ты вернешься в школу как ни в чем не бывало. И даже не заговоришь с ней, и все будет хорошо, думаешь ты…
Через несколько дней Лидия сама находит тебя. Здесь. На пляже. Она спрашивает, почему ты вдруг пропал, но
ты ничего не отвечаешь. Ты молчишь. И молчит она. И не молчит только море. Море требует, чтобы ты объяснился, но ты не находишь слов. Море протестует, море шумит, но ты молчишь. И молчит Лидия. Она сидит рядом с тобой, и ты понимаешь, что тебе нечего сказать. Ты смотришь, как ветер засыпает твои кроссовки песком, и молчишь. И молчит Лидия, которая не смотрит, как ветер засыпает твои кроссовки песком. И ты не смотришь на Лидию, и не смотришь на волны, но смотришь только на песок, и в этот момент впервые в жизни ты понимаешь, что ты – трус.
– Гёба, останови машину!
– Зачем?
– Гёба, останови!
– Здесь?
Я выбегаю на площадь. Выжженный квартал. Изо рта шевелит непрожеванный крик. Я ору. Размахиваюсь и что есть силы ударяю телефон об асфальт. Телефон разлетается на части. Страх, который я испытывал много лет назад, возвращается. Он улыбается мне. Я вижу довольную физиономию милиционера. Меня разрывает от ненависти. Я мечтаю убить его. Я знаю, что бояться – глупо. Бояться чего угодно, при любых обстоятельствах – нормально, но глупо! Так говорит мой док, вернее, док говорит не совсем так, но я все равно знаю, что бояться глупо. Глупо! Я топчу обломки телефона. Меня колотит. Трясутся руки. Судороги, слипшиеся комом. Я не собираюсь бояться ничего. И попадись мне сейчас автор, даже будь он сам Бог – я убью его!
Я не знаю, сколько все это продолжается. Не знаю. Я как в тумане. Знаю только, что сижу на корточках и Гёба, Гёба, который все это время не вмешивался, в конце концов подходит ко мне и говорит:
– Слушай, может, все-таки поедем в ТАСС, а?
Часть третья
На экране, сидя за столом с газетами, шутят четверо ведущих. Я пересматриваю все выпуски, один за другим. Светлый начинает, Гарик перебивает, Ваня подводит итог. Саша молчит. Молчу я. Я вспоминаю, как каждый четверг, во время читки, Гарик сидит рядом со мной. Пока парни накидывают шутки, Гарик шепчет мне: «Саня, представь: я даю тебе миллион долларов, но рядом с тобой все время ходят двенадцать лучников. Абсолютно везде, на улице, толпятся дома, даже в душ с тобой заходят, согласен?» – «Надо подумать». – «Хорошо, тогда вот еще: я даю тебе три миллиона евро, но каждый день у тебя из бороды и ладоней растет укроп, согласен?» – «Согласен». За год работы над программой мы прошли все стадии гариковской фантазии. «Саня, я даю тебе два миллиарда евро, но ты море. Идет?» – «Идет».
Я бы хотел быть морем. Быть морем славно. Быть морем невообразимо. Ты спокоен. Когда ты шумишь, все вокруг находят это прекрасным. Никто тебя не достает. Ты дружишь с лагунами, бухтами и заливами. В тебя отражаются звезды и луна. О тебе мечтают, тебя любят. Фьорды, архипелаги, острова. Когда ты море – твоя жизнь гораздо лучше, чем жизнь сценариста, особенно если у тебя есть два миллиарда евро.
Ребята лупят шутки про премьер-министра. Я пытаюсь вспомнить, какую из них написал я. Меня часто спрашивают: как сочинить шутку? Что происходит в голове сценариста в тот самый момент, когда рождается реприза? Весь фокус в том, что никто и никогда не ответит вам на этот вопрос.
Никакого секрета нет – вы или шутите, или нет. Это как родиться в Кении с костью, которая весит на триста граммов меньше, чем у любого среднестатистического европейца. Однажды вы просто понимаете, что на роду вам написано бегать. Кому-то, я имею в виду людей вроде меня, суждено шутить. Этому невозможно научиться. Это умение можно лишь развить. Шутить, шутить, шутить, закрываясь от всего мира. Юмор – это прежде всего колоссальный опыт. Опыт, например, моей семьи.
Я выключаю телевизор. Беру в руки телефон. Блог не обновляется. Уже несколько дней. Ублюдок ничего не пишет. Изучая возможности нового аппарата, я открываю нашу с ним страницу, перечитываю уже выложенные главы. Ничего нового. Я обновляю, обновляю, обновляю, но сукин сын и не думает проявляться. Нет, нет и нет. Будто в каждом предложении, в каждом слове, в каждой мелочи вырастает эта отрицающая все буква «Н». Мой персональный бог не отвечает мне. Мой персональный бог ждет.