Занавес приподнят
Шрифт:
— Первоначально мы должны были его выбросить где-то между тюрьмой и инфекционной больницей… Самое подходящее для ренегата место! Но Кнох, который руководил этой операцией, передумал. Мы проехали еще пару кварталов. Как раз там, где кончается мусульманское кладбище и начинается с одной стороны греческое, а с другой — латинское… И вернулись мы уже дорогой на Бат-Ям. Мы выбросили тело в кювет, предварительно сняв с него пиджак и очистив карманы брюк… Теперь каждому ясно, что Майкла убили с целью грабежа… Такие дела всегда нужно проделывать с головой, Хаймолэ, а не наугад!..
Рассказ Нуци был прерван донесшимися с
Хаим осторожно отстранил Молю, развязал веревку, приподнял безжизненное тело ребенка. Нуци взял кувшин с водой у стоявшей рядом женщины, плеснул в перекошенное предсмертной судорогой жалкое и сплошь в свекольных пятнах лицо мальчика. И Хаиму вдруг показалось, что из-под плотно сомкнутых посиневших век ребенка проступили слезы…
— Мальчик мой, родной мой… — причитала Моля и гладила, целовала мокрое лицо и головку сына, прижимала к груди его худенькое тельце.
Сбежавшиеся соседки с трудом оторвали ее от сына, тщетно пытаясь успокоить. Мужчины внесли мальчика в дом, положили на пол.
Во дворе появилась Нуцина теща. Втиснувшись в небольшую толпу испуганно притихших людей, она безапелляционно заявила:
— А кто довел мальчика до этого! Она! Разве это мать, я вас спрашиваю? Кошмар!.. Не удивительно, что он решился на такой поступок, да простит меня бог… Никогда бы не подумала, что такой маленький мальчик вообще что-то понимает! Сколько ему было? Он же еще ходил в начальную школу — бейт-а-сефэр! А выходит, все видел и все понимал, несчастный…
На старуху зашикали, пытаясь урезонить, пристыдить. Но не тут-то было. Нуцина теща взвизгнула, как ужаленная.
— Что вы закрываете мне рот? И скажите на милость, что это вы вдруг заступаетесь за нее? Кто, скажите, не знает эту шлюху?! Мужа своего довела до того, что он уже не вылезает из больницы, а сама — нет ночи, чтобы сидела дома!.. Что? Неправду я говорю?! Вы ее застали вечером дома? Так что с этого? Зато по утрам от нее, я уверена, выходила не одна пара брюк!.. И это жена, по-вашему? Мать ребенка?
— Зачем же так наговаривать? — вмешалась женщина в сером платке с заплаканными, скорбными глазами. — Два раза в день она бегает в больницу — это все знают, кто работает с ней на «Дельфинере»: утром, чуть свет, и в обед, хотя у самой и маковой росинки во рту не было. А к гудку возвращается. Это же надо уметь, а вы бог весть что говорите… Нехорошо так.
— Не делайте из меня, пожалуйста, дуру! — завопила старуха. — Я еще, слава богу, не выжила из ума! И между прочим, не собираюсь… Да. К вашему сведению. Как-нибудь я знаю ее лучше вас: днем она будет бегать в больницу к мужу, а по ночам спать с мужчинами…
— А если даже так? От хорошей жизни разве? Где ей, несчастной, взять деньги на больницу, на доктора, на лекарства? Откуда, если она гроши зарабатывает? А-а?!
— Откуда? — ехидно переспросила старуха, воинственно подбоченясь. — Кошмар! Посмотрите на них! На этих современных женщин!.. Они не знают, откуда люди берут деньги… Как будто бы с неба свалились! Не иначе, чтоб я так была здорова… Работать надо! Трудиться! Не телом же торговать и себе удовольствие получать! А ваша
— Уж ты бы, старая сплетница, помалкивала лучше о честности! — К старухе подступила рослая моложавая женщина. — Сама-то ты чем занимаешься? Деньги ссужаешь под проценты, а потом три шкуры дерешь, если хоть на денек опоздаешь с возвратом! Я-то тебя знаю, как облупленную, будь ты проклята, ростовщица! Кто, как не ты, зажулил обручальное кольцо несчастной Моли, которую сейчас поносишь последними словами? Молчишь, ведьма? А бриллиантовые сережки вдовы хромого провизора, что держал аптекарский магазин на улице Рабби Акива, не ты ли прикарманила? И кто их носит теперь, бриллиантовые сережки? Твоя бесплодная дочь!
— Кошмар! — Нуцина теща окинула столпившихся вокруг нее женщин презрительным взглядом. — При чем тут моя дочь? Кого она трогает? Кому она мешает жить? Или я, может быть, не свои деньги, а чужие даю в долг? Не нравится платить проценты, не берите взаймы! Никто вас, голодранцев, не принуждает. Не я же прихожу к вам, а вы сами прибегаете, плачете и божитесь, что вернете в срок, клянчите так, что аж тошнит! И после всего этого я еще и ростовщица? А вы бы как хотели? Без залога и без процентов, на дурницу? — Старуха затрясла кукишем. — Вот вам!
— Ой, люди, люди… Постыдились бы! — послышался робкий голос из толпы. — Такое тут несчастье, а вы свои счеты сводите… Бога бы постыдились!
Нуци потянул Хаима за локоть.
— Пошли! Пусть судачат… Не наше это дело. Пошумят и помирятся. Одно слово — женщины… Что с них взять? Гвалт поднимут, а если разобраться, так все это выеденного яйца не стоит.
Но и на дворе, где стоял дом Нуци, собрались соседи, обсуждая печальное событие. Из этих разговоров Хаим узнал, что муж Моли, тромбонист известного в Палестине симфонического оркестра, играл по три-четыре, а то и по пять концертов в неделю. Вот эти-то концерты и подорвали его здоровье. Не привычна для европейца здешняя жара! Разгоряченный, с пересохшим горлом, музыкант в антрактах с жадностью набрасывался на холодную воду. Сначала он занемог немного, но не придал этому значения: думал, обыкновенная простуда, пройдет. Может, полежать бы ему, поберечься, так и в самом деле прошло бы. Да куда там! Зарабатывать надо. Вот и свалился… А теперь который месяц в больнице! Может, туберкулез, а может, и того хуже… Словом, не сегодня-завтра отмучается.
Так говорили люди, собравшиеся во дворе. Слушая их, Хаим задумался: «Майкл… Мальчик Моли… Несчастный музыкант… Не слишком ли много смертей?»
Хаим чувствовал, что есть какая-то общая причина, породившая все эти столь различные по обстоятельствам трагедии, есть какая-то связь между ними. Но как разгадать ее до конца?
А люди потихоньку разговаривали, сочувствуя, вздыхали. Хлопнув калиткой, во двор вошла Нуцина теща и тут же воинственно, словно после сражения возвращалась с победой, трескучим голосом возвестила: