Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

Сарнов Бенедикт Михайлович

– Ну, это мало что нам дает, - сказал Тугодум.

– Да, немного, - согласился я.
– Но вот еще один любопытный документ. Это запись, сделанная рукой самого Пушкина.

ЗАМЕТКА О ШВАНВИЧАХ, СОХРАНИВШАЯСЯ В БУМАГАХ

А. С. ПУШКИНА

Немецкие указы Пугачева писаны были рукою Шванвича.

Отец его, Александр Мартынович, был маиором и кронштадтским комендантом - после переведен в Новгород. Он был высокий и сильный мужчина. Им разрублен был Алексей Орлов в трактирной ссоре. Играя со Свечиным в ломбр, он имел привычку закуривать свою пенковую трубочку, а между тем заглядывать в карты. Женат был на немке. Сын его

старший недавно умер.

Слышано от Н. Свечина

– Опять Орлов!
– разозлился Тугодум.
– Вы скажете мне наконец, кто такой этот Орлов? И какие такие немецкие указы Пугачева?

– Шванвич у Пугачева был переводчиком. Переводил пугачевские указы на немецкий язык.

– А отец тут при чем? Не все ли равно было Пушкину, кто был его отец, какую трубку он курил и как в карты заглядывал?

– Как видишь, не все равно. Пушкина сперва заинтересовали оба Шванвича - и отец, и сын. Делая эту запись, он, очевидно, уже знал, что драматической истории Шванвича сына предшествовала какая-то - не менее драматическая история Шванвича-отца.

– Что же это была за история?

– А вот... Прочти еще вот эту запись. Она тоже сделана рукою Пушкина.

А. С. ПУШКИН. ИЗ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ

К "ИСТОРИИ ПУГАЧЕВА"

Показание некоторых историков, утверждавших, что ни один дворянин не был замешан в пугачевском бунте, совершенно несправедливо. Множество офицеров (по чину своему сделавшихся дворянами) служили в рядах Пугачева, не считая тех, которые из робости пристали к нему. Из хороших фамилий, был Шванвич; он был сыном кронштадтского коменданта, разрубившего палашом щеку гр. А. Орлова...

Анекдот о разрубленной щеке слишком любопытен. Четыре брата Орловы... были до 1762 году бедные гвардейские офицеры, известные буйною и беспутною жизнью. Народ их знал за силачей - и никто в Петербурге с ними не осмеливался спорить, кроме Шванвича, такого же повесы и силача, как и они. Порознь он бы мог сладить с каждым из них - но вдвоем Орловы брали над ним верх. После многих драк они между собою положили, во избежание напрасных побоев, следующее правило: один Орлов уступает Шванвичу и, где бы его ни встретил, повинуется ему беспрекословно.
– Двое же Орловых, встретя Шванвича, берут перед ним перед, и Шванвич им повинуется.
– Такое перемирие не могло долго существовать.
– Шванвич встретился однажды с Федором Орловым в трактире, и пользуясь своим правом, овладел бильярдом... Он торжествовал, как вдруг, откуда ни возьмись, является тут же Алексей Орлов, и оба брата по силе договора отымают у Шванвича вино, бильярд... Шванвич уже хмельной хотел воспротивиться.
– Тогда Орловы вытолкали его из дверей. Шванвич в бешенстве стал дожидаться их выхода, притаясь за воротами.
– Через несколько минут вышел Алексей Орлов, Шванвич обнажил палаш, разрубил ему щеку и ушел, удар пьяной руки не был смертелен. Однако ж Орлов упал - Шванвич долго скрывался, - боясь встретиться с Орловыми. Через несколько времени произошел переворот, возведший Екатерину на престол, а Орловых на первую ступень государства. Шванвич почитал себя погибшим. Орлов пришел к нему, обнял его и остался с ним приятелем. Сын Шванвича, находившийся в Команде Чернышева, имел малодушие пристать к Пугачеву и глупость служить ему со всеусердием.
– Г. А. Орлов выпросил у государыни смягчение приговора.

– Ну как?
– спросил я у Тугодума, когда тот дочитал этот документ до

конца.
– Опять чего-то не понял?

– Во-первых, - сказал Тугодум, - я не понял: что, Пушкин в самом деле считал, что Шванвич перешел на сторону Пугачева по глупости?

– Не думаю, - сказал я.
– Ведь эти "Дополнительные замечания" имели официальное назначение - они направлялись царю. В документе такого рода Пушкин не мог выразиться иначе. Но я спрашивал тебя о другом. Теперь, я надеюсь, ты наконец понял, кто такой Орлов и какова была его роль в истории младшего Шванвича?

– По правде говоря, не очень, - признался Тугодум.
– Почему вдруг этот Орлов был возведен, как говорит Пушкин, на первую ступень государства?

– Ну как же! Он ведь был одной из главных фигур переворота тысяча семьсот шестьдесят второго года. Именно он, Алексей Орлов, помог Екатерине свергнуть с престола ее мужа, Петра Третьего, - того самого, за которого себя выдавал Пугачев, - а самую Екатерину возвести на трон.

– А-а... И он, значит, заступился перед нею за сына этого... который ему щеку разрубил?

– Не он, а брат его, Григорий. Но дело не в этом, а в самой истории... История, согласись, замечательная. Великолепно рисующая тогдашние нравы. И немудрено, что она привлекла к себе внимание Пушкина.

– Ну да, - сказал Тугодум.
– Но в "Капитанскую дочку" она так и не вошла.

– Сама история не вошла, - согласился я.
– Но Пушкина, я думаю, привлекла даже не так сама история, как характеры всех ее героев.

– Но у героев "Капитанской дочки" характеры-то совсем другие, - сказал Тугодум.
– Швабрин - это вообще мразь какая-то...

– А при чем тут Швабрин? Мы ведь с тобой уже выяснили, что молодой Шванвич был скорее прототипом Гринева, чем Швабрина. Как я тебе уже говорил, Швабрин для Пушкина был своего рода громоотводом. Осудив и разоблачив перебежчика-Швабрина, Пушкин спасал от цензорских придирок главного, любимого своего героя - Гринева.

– Вот поэтому этот ваш Гринев и вышел такой, - мрачно сказал Тугодум.

– Какой - такой?
– не понял я.

– Ни рыба, ни мясо. От своих отстал, а к Пугачеву не пристал. А вы говорите - незаурядный. Что, интересно, вы в нем нашли незаурядного?

– О!
– сказал я.
– Об этом я много чего мог бы тебе порассказать. Но, как известно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Поэтому давай-ка проделаем такой эксперимент. Представим себе, что не Маша Миронова разговаривала с императрицей о судьбе своего жениха, а сам Петр Андреевич Гринев лично объяснялся с ее императорским величеством. Интересно ведь, как он повел бы себя в этом случае?

– Интересно, конечно, - согласился Тугодум.
– Но как это сделать? Разве это в наших силах?

– Вполне, - сказал я.
– Чтобы осуществить этот эксперимент, нужно только одно: немного воображения.

В тот же миг воображение перенесло меня (вместе с Тугодумом, конечно, не забывайте, он ведь тоже плод моего воображения) в Санкт-Петербург 1774 года, в императорский дворец, где толпа придворных кавалеров и дам ожидает торжественного выхода императрицы.

– Не знаете ли, кто сей мрачный господин, ожидающий аудиенции у государыни?
– спрашивает один придворный у другого.

– Он не мрачен, а скорее печален, - отвечает тот.
– Судя по всему, он пребывает в самых жалостных обстоятельствах.