Заноза Его Величества
Шрифт:
— Дурак ты, Гош, — даже и не знаю, что ему на это ответить. — Нет, всё это точно ничего не значит.
— Ты не сможешь меня полюбить, потому что мы из разных миров? — не просто смотрит, пытает он меня взглядом.
— Нет, — уверенно качаю я головой.
— Потому что дома тебя кто-то ждёт?
— Нет.
— Есть кто-то, кого ты уже любишь?
— О, боги! — закатываю я глаза, а потом наклоняюсь, чтобы посмотреть Его Бестолковости в глаза. — Я не могу тебя полюбить, Гош, потому что я уже тебя люблю. Уже. Люблю.
— Даш, — кладёт он руку мне на шею, не давая отвернуться.
Но
— Прости меня, — выдыхает он, и моё сердце ухает вниз. — Ты права, я действительно сволочь. И зря я тебя сюда привёз. Зря спросил. И мне нельзя этого говорить. Но я всё же скажу, — медленно тщательно набирает он воздуха в грудь, пока моё сердце так же медленно поднимается и сдавливает горло… — Я люблю тебя.
…и снова ухает вниз. Да чёрт бы вас обоих побрал! И Гошку, и это дурацкое сердце.
— Ну, это я уже, скажем, слышала, — пытаюсь я если не разогнуться, то хотя бы выглядеть достаточно равнодушной, сохранить лицо.
— Нет, — не позволяет он, снова упираясь лбом. — Не слышала. Тебя, Даш. Тебя. Я люблю тебя. И ни с кем никогда тебя не спутаю.
И вот теперь он меня отпускает. Выдыхает. Рассматривает свои руки, словно не знает куда их деть.
— Гош! Гошенька! — зову я гаденьким ласковым голоском. Он обречённо поднимает он голову, уже зная, что я ведь ему это не прощу, вот это его «прости» и игры на моих нервах. — Какая ты всё же сволочь, Гош!
— Иди-ка сюда, — усмехается он, протягивая руку.
И я не успеваю не то, что возразить, даже охнуть, так ловко он стаскивает меня с коня.
— Какая же ты всё-таки заноза, — глаза в глаза, стискивая в своих объятиях, обжигает он горячим дыханием. — Неужели ты и правда сомневалась, что я тебя люблю?
И не давая мне соврать, хотя я уже готова ответить: «Да никогда!», впивается в губы таким жадным поцелуем, что я и правда думаю: «Да как я могла сомневаться-то?»
— Поехали уже домой, а? — доведя меня почти до исступления своим напором, тяжело дыша, отстраняется он. — А то я отымею тебя прямо здесь. Пожалеем твои новые трусы. И вот эти хлипкие штуки, — щипком приподнимает он джинсовую ткань.
— Тебе нельзя, у тебя рана вскрылась, — возражаю я, когда он возвращает меня в седло. Но запрыгивая на своего коня, Мой Король мерит меня таким взглядом, словно я сказала несусветную глупость. Уж что-что, а эта «царапина» его точно не остановит.
— Лоб береги! — стартует он с места в галоп.
— Это крепкие штуки! — кричу я ему вдогонку.
И, пригнувшись пониже к холке лошади, всю дорогу думаю, а не зря ли я рискнула единственными джинсами. И откуда он знает про новые трусы. А о чём ещё думать?
О том, что я его люблю, я знала и так. А о том, что он любит меня… да догадывалась, чего уж!
Глава 45
— Даш, — шепчет он.
— Не сейчас, — скатываюсь я на холодные подушки с его мокрой груди, точно зная, что он хочет мне сказать. — Гоша, только не сейчас.
— Нет, сейчас, —
— Гош, я люблю тебя. Ты любишь меня. Мы обречены. Я ответила на все твои вопросы? — открываю я глаза. Ещё пребывая в блаженной истоме после охрененного секса. Ещё наслаждаясь этим ощущением полноты бытия, когда не хочется ни о чём думать и уж тем более выяснять отношения.
Конечно, я ожидала, что смена повязки может оказаться невероятно эротическим действом. Хотя и забежала, пока он работал, именно посмотреть, как его рана. Но мы с той прогулки по лесу перманентно на взводе. Случайно встретимся глазами, соприкоснёмся рукавами, или во время обеда у меня на губе нечаянно останется соус — и всё, и дошли, куда шли, и наелись. И хорошо, если в первой попавшейся каморке дверь закрыли. Наедине в комнате оставаться вообще никак, если не лёжа, не у него на груди, не в его объятиях, не у него на коленях. А тут поцеловала его целых два раза в шею, пока клеила лейкопластырь. Ещё бы ноготками по спине провела! И осталась бы не только без джинсов, без трусов, без халата, очередное платье разлетелось бы в клочья. И кстати, джинсы, оказались, качественные. Или это потому, что я их сама каждый раз снимаю?
— Я уже сказала тебе всё, что могла. Я вся твоя. Наслаждайся! — раскидываю я руки, предоставляя я полный доступ к Катькиному телу. Пусть это останется в нём навсегда — ощущение полного кайфа. Когда тебя любят так, что хочется ещё, ещё и ещё. Может в те дни, когда меня уже не будет, и Катька почувствует рядом с Георгом хоть малую часть того, что чувствую я. Как я сполна ощущаю безумие его нерастраченной страсти, адресованное, возможно, как раз Катарине.
— Я сказал тебе не всё, — ведёт он пальцем по лбу, по носу и накрывает губы, запрещая мне говорить. — Я… — тяжело вздыхает он, подбирая слова. — В общем, не хочу тебя пугать, но так сложилось, что мне осталось жить недолго.
— Серьёзно? Какая неожиданность. Прямо как снег на голову, — равнодушно веду я рукой по зловещим узорам, уходящим с рёбер на живот и на спину под повязку. Нет, после курса антибиотиков чуда не произошло. Они стали ещё темнее, ещё опаснее. Их стало ещё больше. Поднимаю глаза на его серьёзное лицо. — И сколько?
— Несколько месяцев. Пять, шесть, может, меньше.
— Как пять месяцев? Что значит, меньше? — а вот теперь подскакиваю я, действительно испугавшись. — Всего пару недель назад был прогноз на год!
— Значит, ты всё знала? — его идеальные густые брови хмуро сходятся на переносице. — Нет, скорее всего ты это ещё и видишь!
— Вижу. И всё знаю. Гош, — кладу я руку на его небритую щёку, приглаживаю густую щетину. — Только не переживай об этом. Я знала об этом всегда. С первого дня как сюда попала. Меня это не остановило тогда, не остановит и сейчас.
— Я не переживаю. Я злюсь, что это не остановило меня. Что я не нашёл в себе сил отказаться от тебя. Потому что ты была как буйное помешательство. Как сильнейшее опьянение. Как стихийное бедствие. А я всегда любил опасность. И я не оттолкнул, не прогнал тебя. А теперь просто не представляю, как прожить без тебя даже пару часов.