Занятные истории
Шрифт:
Для этой цели он написал небольшой рассказ и послал его в редакцию какого-то журнальчика, подписавшись вымышленным псевдонимом…
Недели через две граф лично отправился узнать участь своего произведения…
Редактор принял его довольно сухо и с первых же слов сообщил, что рассказ напечатан не будет…
– Почему? – спросил Лев Николаевич…
– А потому, – отвечал редактор, – что все написанное вами свидетельствует о полнейшем отсутствии у вас не только малейшего беллетристического таланта, но даже простой грамотности… Признаюсь, любезнейший, – добавил он фамильярно, – когда я читал присланную вами ерунду, то был вполне уверен, что это
– Писал…
– Вот как?.. Что же вы писали – признаться, «писателя», носящего вашу фамилию, я не слыхал…
Редактор совершенно бесцеремонно расхохотался прямо в лицо графу…
Тот отвечал ему спокойным тоном:
– Под присланным к вам рассказом я подписался псевдонимом… Вы, может быть, слыхали мою настоящую фамилию: я Толстой… Написал несколько вещичек, о которых прежде отзывались с некоторым одобрением, например, «Войну и мир», «Анну Каренину»…
Можно себе представить, что сделалось с редактором после такого ответа…
В Туле местное аристократическое общество решило поставить в городском театре комедию графа «Плоды просвещения»… Дело было летом, и Льву Николаевичу послали в Ясную Поляну особое почетное приглашение…
Приблизительно за час до начала спектакля к подъезду театра подошел среднего роста коренастый старик, одетый в темно-серую суконную блузу, такие же брюки и грубые, очевидно домашней работы, сапоги…
Грудь старика наполовину закрывала длинная седая борода, на голове его красовался простой картуз с кожаным козырьком.
Опираясь на толстую, суковатую палку, старик открыл дверь и медленными шагами направился ко входу в партер театра.
Здесь его остановили…
– Эй, старик, куда лезешь, – заявил ему один из привратников, – сегодня тут все господа играют, тебе тут делать нечего… Проходи, брат, проходи…
Старик начал было протестовать, но его взяли под руки и вывели из театра…
Однако он оказался строптивого характера: сел около самого входа в «храм Мельпомены» на лавочку и оставался здесь до тех пор, пока к театру не подъехал один из высших представителей местной губернской администрации…
– Граф, – вскричал приехавший администратор, – что вы здесь делаете?!
– Сижу, – отвечал, улыбаясь Лев Николаевич, – хотел было посмотреть свою пьесу, да вот не пускают…
Недоразумение, конечно, тотчас же было улажено.
На одной из московских улиц граф увидел городового, тащившего не особенно вежливо пьяного мужика в участок. Возмущенный грубым обращением городового, Лев Николаевич остановил его и спросил:
– Ты грамотный?
– Грамотный, – отвечал полицейский.
– Кодекс нравственности читал?
– Читал.
– Так ты должен знать, что оскорблять ближнего не следует.
Городовой посмотрел на скромную фигуру графа и спросил в свою очередь:
– А ты умеешь читать?
– Умею, – отвечал граф.
– А инструкцию для городовых читал?
– Нет.
– Ну, так прежде пойди прочти инструкцию, а после и разговаривай со мной.
И.С. Тургенев
(1818–1883)
Мать Тургенева была равнодушна к успехам русской словесности, и когда произведения сына ее уже с восторгом читала вся Россия, она сама, живя в Москве, совершенно
Возвратившись в 1840 году из-за границы, Тургенев съездил к матери; но не радостно было свидание. Оба чувствовали, что по образу мыслей они стоят теперь еще дальше друг от друга, чем прежде. А вскоре вышла и открытая ссора.
Произошла она таким образом. Летом Тургенев всегда жил в Спасском, где, видя угнетение крепостных людей не только матерью, но еще более ее любимцами из дворни, всячески брал несчастных под свою защиту. Это-то обстоятельство особенно раздражало мать и впоследствии подало повод к окончательному разрыву. Ожидая, по обыкновению, к себе на лето сына, Варвара Петровна распорядилась, чтобы от ближайшей станции были расставлены верховые, которые должны были дать знать о выезде со станции молодого барина. Затем она приказала, чтобы все дворовые люди и сенные девушки, которых было более тридцати, к приезду Ивана Сергеевича выстроились: мужчины у подъезда, а женщины на балконе второго этажа над подъездом. Когда прискакавший верховой объявил, что барин едет, а затем подъехал и сам Иван Сергеевич, вдруг раздалось во все горло: «Ура, Иван Тургенев!» Возмущенный до глубины души этой нелепой встречей, Иван Сергеевич, не вставая с коляски, взглянул на балкон, где во главе женщин поместилась его мать, и, приказав повернуть назад, выехал обратно на станцию, а оттуда в Москву. Поссорившись с матерью, он лишился и средств к жизни, так как все имение было в ее руках. Воспитанный в роскоши, тут-то в первый раз испытал он и крайнюю бедность.
И.С. Тургенев был приглашен на бал в один дом. К началу обеда, когда все присутствующие сели за стол, Тургенев, не находя места, сел один в углу за маленьким столиком и ел поданный ему горячий суп. В это время какой-то генерал, бегая по комнате с тарелкой супа в руке и не находя себе нигде места, сердито подошел к Тургеневу и, не зная, кто он такой, хотел его оконфузить за то, что тот не уступил ему своего места.
– Послушайте, милостивый государь, – обратился он к Тургеневу, – какая разница между скотом и человеком?
– Разница та, – громко ответил Тургенев, – что человек ест сидя, а скот стоя.
Присутствующие расхохотались, а генерал, сконфуженный, поспешил удалиться.
Тургенев, как всем известно, страдал жестокой подагрой. Раз как-то посетил его профессор Фридландер и стал утешать тем, что подагру считают полезной болезнью.
– Вы напоминаете мне слова Пушкина, – ответил ему Иван Сергеевич, – он был однажды в очень скверном положении, и один из приятелей утешал его тем, что несчастие – это очень хорошая школа. «Но счастье, возразил ему на это Пушкин, еще гораздо лучший университет».
Ивану Сергеевичу оставалось дописать несколько глав романа, но знакомые и друзья решительно не давали ему работать в Баден-Бадене. Тогда он решился уехать и остановился в маленьком городке Л., куда иностранцы осенью никогда не заглядывали. Любопытные жители этого городка были чрезвычайно заинтересованы таинственной личностью незнакомца, который запирался в своей комнате и по целым часам писал. В книге посетителей гостиницы он записал: «Иван, из России», что еще более придало таинственности ему в глазах обитателей города Л. Через несколько дней терпение их, наконец, лопнуло. И раз, когда Иван Сергеевич сошел к обеду, один из соседей обратился к нему с вопросом: