Западная война
Шрифт:
– Что это? Это ведь монета Древнего Рима.
– Империи.
– И что это значит?
– Время собирать камни, друг мой, настало. И у каждого камня пока еще есть выбор, куда ему ложиться. Кто-то станет основой стены, кто-то крыши, а из каких-то камней выложат сток клоаки.
Легат помолчал, остро глядя на Императора.
– Не хотите ничего спросить?
– Боюсь, что этот разговор зашел слишком далеко… намного дальше моих компетенций.
– Тогда пригласите Папу. Уверен, его компетенции будет достаточно. Или вы служите не ему?
– Я… - попытался было оправдаться легат, но был остановлен жестом Императора.
– Если вы передадите наш разговор кому-нибудь во Франции или, тем более, Великобритании - вам отрежут голову, - мягко улыбнувшись,
– Это не вам решать!
– Вскинул легат.
– Если я могу приказать вам отрезать голову и это исполнять, то почему не мне? – Максимально вежливым тоном осведомился Император. – У меня есть власть и я могу ее применить. Вы считаете, что этого недостаточно? Ну? Что же вы молчите?
– Меня будут спрашивать… - тихо произнес побледневший легат.
– Безусловно. И молчание будет выглядеть глупо. Скажите, что я сильно нервничал и злился насчет позиции Франции. Это близко к правде и ожидаемо. Относительно моего желания пообщаться приватно с Папой говорить не нужно. И вообще – дела церкви мы не обсуждали. Эмоции. Одни лишь эмоции.
– Только Францию?
– Да. Вспоминал их поведение с 80-х годов, костеря на чем свет стоит. Начиная с убийства моей невесты и заканчивая совершенно свинским поведением в этой войне. Говорил о том, что союзу конец. Россия достаточно сильна, чтобы не нуждаться в таких союзниках, а проблемы Франции теперь только ее проблемы. Весь наш разговор строился вокруг этого вопроса. Мы ведь его немного касались, не так ли?
– Касались.
– Вот об этом и говорите.
– Я могу идти?
– Можете. Вы можете ходить, говорить… но главное – помнить, кому вы служите и зачем.
– Я никогда не забываю этого!
– Но не стесняетесь служить и другим. Деньги не пахнут. Понимаю.
Легат покрутил в руке золотой Октавиана Августа. Молча. Рассматривая его. Он прочитал надписи и в принципе понял, чья эта монета. Явно этого на монете не было написано, но профиль был узнаваемый.
– Вы ведь не думаете, что у вас получится? – Наконец, после долгого раздумья, спросил легат.
– А разве Святой Престол не хочет этого? Не маленький итальянец Джакомо, а Патриарх Рима. Да. Не быстро. Не сразу. Но почему нет? Разве Святой Престол настолько измельчал, что стал прибежищем для всего лишь итальянца? Разве он утратил свои былые амбиции?
– Амбиции? Вы готовы принять католичество?
– Я готов принять христианство. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.
– Понимаю, и не разделяю вашего оптимизма.
– В 1888 году я принял Россию в весьма запущенном состоянии. Армия была одной из худших в Европе. Флот – едва ли не туземным. Экономика такова, что ни современных станков, ни современных, технически сложных изделий произвести в ней было нельзя. Разве что штучно и за огромную цену. Россия зарабатывала на вывозимом лесе, зерна, нефти и прочего подобного товара. Население же едва на шестую часть умело читать. Читать, писать и считать – лишь каждый десятый. Квалифицированных специалистов практически не было. Наука – в загоне. Образование на всех уровнях – миниатюрно и проблемно. Экономика откровенно колониальна. А все окружение престола воровало… отчаянно, самозабвенно и безудержно. Про искусство и прочее не было и речи. Даже если что-то где-то появлялось, оно либо сразу утекало за пределы России, ибо здесь было не нужно, либо имело характер самый, что ни на есть мрачный и упаднический. Одна сплошная проблема, а не страна. Куда не ткни – или рукав порван, или сапог в дерьме. Прошло двадцать шесть лет. Двадцать пять полных лет, если быть точным. Четверть столетия. И вы видите, что получилось.
– Согласен. Результат поистине впечатляющий! Но мы говорим о несколько разных вещах, - осторожно пояснил легат.
– Разве? Вы знаете, как христианство стало Имперской религией? На самом деле, а не по церковному преданию.
– Я предполагаю, что у нас могут быть сильно разные взгляды
– Вы помните про пять добрых Императоров?
– Да. Конечно. А причем тут они?
– Для кого они были добрые? Никогда не задумывались? Нет? Так я подскажу – для Сената. Гай Юлий Цезарь был человеком, который в очередной раз попытался собрать воедино разрываемую на куски державу. Сенаторами разрываемую, которым всегда было плевать на благополучие Империи. Им было достаточно, чтобы они жрали сладко и спали мягко. Они. О том, что на другом краю Империи все может пасть прахом им дела не было. И первые пять Императоров были добрыми для Сената, потому что держались максимально компромиссной позиции. С ним. Но не сенаторы не унимались, продолжая тянуть одеяло на себя и решать свои местечковые проблемы за счет Империи. И Императоры были вынуждены вступить с ними в борьбу, чтобы все прахом не пошло. Разве нет?
– Это… очень необычная трактовка событий.
– Допускаю. Однако, разве я что-то говорю не так? Если, конечно, рассматривать эти события в рамках государственного интереса.
– Я не могу возразить вам, по существу во всяком случае. Возможно вы и ошибаетесь, но я недостаточно хорошо владею материалом. Впрочем, я все равно не понимаю, как все это связано с христианством.
– Сенат был разрознен. Ему требовалась единая идеологическая площадка, чтобы оппонировать Императору. И этой площадкой стало христианство, которое на заре своего существования было удивительным нигилизмом по своей сути. Оно отрицало все. Оно отказывалось от всего. Даже от самой жизни. Оно оказалось той единственной религией, которая прямо оппонировала Императору и всему, что связано с Империей. Поэтому в сжатые сроки христианство как идея охватило всю аристократию державы. И противиться ему становилось с каждым годом все сложнее. Из-за чего Константину пришлось сделать ход конем – возглавить то, что было непреодолимо. Утвердить христианство государственной религией, автоматически выбивая идеологическую почву у всех оппозиционеров. Это спасло Империю. На время. Она все равно не выдержала и развалилась – слишком чудовищным был тот политико-экономический кризис, что охватил ее.
– Вас послушать, то в развале Римской Империи выходит повинно принятие христианства.
– Принятие? Нет. Принятие позволило продлить ее жизнь. Но вот дикое и неотесанное христианство – да, выступало одним из важнейших негативных факторов. Важнейших, но не главным. Главным был Сенат и его желание решать свои местечковые проблемы. Именно в таком ключе мне и видятся фундаментальные проблемы христианства. Вы – сенаторы и ведете себя как они.
– Сенаторы? – Удивленно переспросил легат.
– К сожалению Константин ввел христианство слишком поздно. Ни он, ни его наследники просто не успели привести его к удобоваримому виду. Сейчас же такой проблемы нет. И полчища германцев не терзают Империю. Они, конечно, пытаются… - улыбнулся Николай, - но у них ничего не получается. А значит мы можем спокойно и вдумчиво навести порядок и устранить старые противоречия.
– Возможно. Но Империи нет. Той Империи.
– Империя жива, пока жив последний ее солдат. Не так ли?
– Я все равно не смею разделять вашего оптимизма.
– Главное, чтобы его разделял Святой Престол.
– Не хочу вас обнадеживать… - развел руками легат.
– Вы считаете, что война еще не выиграна?
– Почему же? Мы уверены, что Германия ее проиграет. Вот только будут ли плоды вашей победы столь значимыми, как вы говорите? В Европе постоянно гремят войны. Иной раз оставляя после себя целые пепелища, вместо тех или иных регионов. Но они так и остаются – всего лишь войнами…
– Ну что же… тогда считайте, что этого разговора не было. Французам скажите то, что мы обговорили. В остальном же… давайте подождем. Ваше недоверие оправдано. Впрочем, полагаю, что вам нужно помнить старую еврейскую мудрость – то, что вчера рыбы были большие и по три шекеля, совсем не значит, что завтра они не будут маленькими и по пять.