Западня глобализации
Шрифт:
Британцы хранили веру в Bundesbank до второй недели сентября. Теоретически он мог бы защитить фунт от любых нападок, использовав свой неограниченный запас дойчмарок. Однако для сдерживания нарастающей спекуляции Бубе пришлось бы выбросить на рынок многие миллиарды марок, и охранители этой валюты во Франкфурте полагали, что это подстегнет инфляцию. 15 сентября германско-британская солидарность наконец достигла своего предела. Тогдашний президент Bundesbank Гельмут Шлезингер на одной из пресс-конференций обронил замечание, что ЕВС требуются определенные «подгонки». Это выражение за считанные минуты облетело мир: оно означало «продавай фунты», как позднее /88/ прокомментировали ситуацию финансовые эксперты в докладе министерству финансов США.
В Лондоне у министра финансов Нормана
В течение последующих нескольких дней эта драма повторилась с итальянской лирой и испанской песетой. Дабы избежать той же участи, Швеция и Ирландия прибегнули к крайней мере самозащиты, подняв процентные ставки на 500 и 300 процентов соответственно. Но спекулянты справедливо расценили это как признак слабости. Им нужно было лишь выждать: они знали, что если эти страны не хотят увидеть, как их экономики испускают дух, то ни та, ни другая долго не продержится. Швеция держалась до ноября и вернулась к обычной ставке, девальвировав крону на 9 процентов. Ирландия последовала за ней в феврале следующего года с 10-процентной девальвацией.
Борьба с ЕВС еще не была завершена. «Franc fort», сильный французский франк по-прежнему чувствовал себя хорошо и в отличие от других валют вовсе не считался переоцененным. В начале 1993 года вторая по величине экономика Европы находилась даже в лучшем положении, чем германская. Но охотники за прибылью уже испробовали в предыдущем году вкус крови, и декларации о намерении политиков Бонна и Парижа поддерживать существующий паритет франка и марки и сохранить ЕВС даже без Британии и Италии оказалось достаточно, чтобы породить новые волны спекуляции. /89/
На протяжении месяцев центральный банк в Париже поддерживал франк, когда бы тот ни подвергался испытанию, и настойчиво призывал франкфуртских коллег ослабить давление на валютную систему путем снижения процентных ставок. Когда же в четверг 29 июля Буба на совещании своих директоров не внял этим призывам, волны превратились в бушующий поток. На следующий день в министерстве финансов в Париже было спешно созвано совещание по германо-французскому кризису, на котором управляющий Французского банка Жак Де Ларозье потребовал от своих партнеров во Франкфурте неограниченной поддержки. Еще не закончив обсуждение этого вопроса, делегации узнали о фактическом крушении ЕВС. Превосходящую мощь всемирного наступления на франк продемонстрировала единственная цифра. В течение некоторого времени после полудня, когда уровень спекуляции был максимальным, Парижский центральный банк терял 100 миллионов долларов в минуту. К моменту завершения торгов того дня коллеги Ларозье израсходовали 50 миллиардов долларов и имели задолженность в размере более чем половины этой суммы [19].
Гельмут Шлезингер и назначенный его преемником Ганс Титмейер вовсе не собирались жить с этим долгом и ожидаемым следующим раундом спекуляции, вследствие чего советовали французам признать себя побежденными. Им возражали, что проблема в конечном счете возникла из-за Германии. До позднего вечера воскресенья Ларозье и его правительство не прекращали давления на немцев, но тщетно. Около часа ночи, незадолго до открытия бирж в Восточной Азии, остальные члены ЕВС сообщили о своем решении позволить всем паритетам колебаться в диапазоне 15 процентов.
Так завершились 14 лет пакта о западноевропейской стабильности, ознаменовавшиеся дюжиной проигранных битв в его защиту, которые по самым скромным подсчетам обошлись европейским центральным банкам и в
Тут уж, как говорится, явный перебор, но вместе с тем и полное соответствие теории американского экономиста и лауреата нобелевской премии Мильтона Фридмена, которая в наши дни принята (и применяется политиками) почти во всем мире. Картина, в виде которой многочисленным адептам этого так называемого «монетаризма» представляется окружающий мир, сравнительно проста: оптимальное использование капитала возможно только в том случае, когда его можно свободно перемещать через границы государств. Их волшебное слово применительно к этому процессу- эффективность. Направляемые стремлением к максимальной прибыли, мировые сбережения должны всегда течь туда, где их можно использовать наилучшим образом, и это, естественно, те сферы применения, где они приносят самые высокие доходы. Таким образом, деньги из богатых капиталом стран поступают в регионы, предлагающие вкладчикам наилучшие инвестиционные перспективы. И наоборот, заемщики повсюду выбирают тех кредиторов, которые предлагают самую низкую ставку процента; им не нужно кланяться местным банковским картелям или переплачивать за тот факт, что в их собственной стране слишком мало сбережений. В конечном счете, так по крайней мере гласит теория, от этого выигрывают все нации, поскольку самые высокие темпы роста сочетаются с наилучшими инвестициями.
Монетаристы, таким образом, приписывают происходящему на финансовых рынках своего рода высшую рациональность. Действующие на них лица являются «всего лишь арбитрами, наказывающими за политические ошибки девальвацией и повышением процентных ставок», считает бывший коллега /91/ Титмейера по Bundesbank Герд Хойслер, заседающий ныне в совете директоров Dresdner Bank [22]. «Экономист» со своей стороны был вполне категоричен, доказывая, что финансовые рынки стали «судьей и присяжными» любой экономической политики и что нет ничего плохого в том, что национальные государства утратили свою власть, ибо правительства больше не способны злоупотреблять ею, устанавливая чрезмерные уровни налогообложения и поддерживая инфляцию высокими уровнями задолженности. Все это-де укрепило «здоровую дисциплину» [23].
Финансовый рынок без границ как универсальный источник благосостояния и страж экономической рациональности? Такое видение не только вводит в заблуждение, но и опасно, ибо заслоняет сопутствующий политический риск. Чем больше страны зависят от доброй воли инвесторов, тем больше правительства вынуждены потакать привилегированному меньшинству, располагающему значительными финансовыми активами. А интересы этого меньшинства всегда одни и те же: низкий уровень инфляции, устойчивая внешняя цена валюты и минимальное налогообложение доходов от инвестиций. Не вдаваясь в объяснения, верующие в рынок всегда отождествляют эти цели со всеобщим благоденствием. Но в контексте глобального финансового рынка такая позиция суть идеология чистой воды. Тесные финансово-экономические связи между странами вынуждают последние соревноваться в снижении налогов, сокращении общественных расходов и отходе от принципов социального равенства, что приводит лишь к глобальному перераспределению от тех, кто на дне, к тем, кто на вершине. Вознаграждаются все те, кто создает наилучшие условия для крупных капиталовложений, а над любым правительством, сопротивляющемся этому, закону джунглей, нависает угроза санкций.