Западня глобализации
Шрифт:
Данный налог подавил бы нежелательную спекуляцию, что называется, в зародыше там, где делаются займы для финансирования издержек. На практике свобода перемещения капитала была бы таким образом отменена посредством косвенного налогообложения. Однако торговлю и реальную экономику это бы не затронуло. Налог едва ли хоть как-то отразился бы на иностранных инвестициях в промышленные и торговые предприятия, но, наверняка, подействовал бы на спекулятивные сделки объемом в миллиарды долларов, рассчитанные на минимальные маржи и способные приносить прибыль при изменениях обменных курсов на сотые доли процента.
Есть некая ирония в том, что Маастрихтский договор недвусмысленно предусматривает восстановление в случае необходимости контроля за перемещением капитала, а банкиры, апологеты свободного рынка, видят в такой стратегии злостную ересь.
И все же критиков неконтролируемого денежного рынка, в том числе среди представителей политической элиты, становится все больше. Вот уже много лет серьезные политики, среди которых министры финансов Канады, Японии и Франции и руководители центральных банков Юго-Восточной Азии и Нидерландов, предлагают способы обуздания денежных рынков. Наиболее резкое на сегодняшний день заявление сделал бывший президент Европейской Комиссии Жак Делор. После краха ЕВС летом 1993 года он, выступая на заседании Европарламента в Страсбурге, потребовал принять «меры по ограничению спекулятивных перемещений капитала». Европа, сказал он, должна «быть в состоянии себя защитить. Даже банкирам нельзя позволять делать все, что им вздумается. Почему бы нам не ввести кое-какие правила? Почему бы Сообществу не выступить с соответствующей инициативой?» [62]. Те, с чьими интересами предложение Делора шло вразрез, не замедлили выразить резкий протест. «Куда же мы идем, если человек, который ввел единый рынок, теперь призывает к контролю?» — негодующе осведомился Гильмер Коппер из Deutsche Bank. Он наряду с главами банков Dresdner и Commerz сетовал на «демонизацию спекуляции» и настаивал на том, что не нужно ничего, кроме правильной финансовой политики [63].
Выступить против этих сил давно уже не отваживалось ни одно правительство. Всех, кто ратовал за реформы, быстро поставили на место. Тем не менее дни глобальной финансовой анархии сочтены; рано или поздно не останется иного выбора, кроме как вновь установить жесткий государственный контроль над рынками капиталов. Ибо полностью совладать с хаотической динамикой финансового мира не под силу даже его действующим лицам. Риск, накапливающийся в среде их обитания — киберпространстве миллионов взаимосвязанных компьютеров, можно сравнить с риском, заложенным в атомной технологии.
Деривативы: крах ниоткуда
Никто не предполагал, что это надвигается; к этому не был готов ни один дилер или управляющий фондом. Весной 1994 года состояние экономики США не вызывало опасений. Компании вкладывали деньги, потребление росло, и американцы строили больше домов, чем когда-либо прежде. Для предотвращения /121/ «перегревов» конъюнктуры и рыночных страхов перед инфляцией Комитет по рынку Федерального резервного банка Нью-Йорка под председательством все того же Алана Гринспена на второй неделе февраля дал предупредительный сигнал, подняв довольно низкую процентную ставку для американских банков на четверть процента. Но то, что было задумано как легкий толчок, свидетельствующий об озабоченности центрального банка, было воспринято дилерами как удар по тормозам мировой экономики. Изо дня в день продолжалось беспрецедентное бегство от государственных облигаций. Длившееся в течение трех долгих месяцев падение цен на рынке сопровождалось резким ростом процентных ставок не на 0,25 процента, как планировал Фед, а в восемь раз выше. Кратко- и среднесрочные кредиты в долларах подорожали на 2 процента. Падающие цены и растущие процентные ставки вскоре ударили и по европейским странам, и «мини-крах» на рынке капиталов (пользуясь жаргоном дилеров) поверг в спад весь континент. Центральные банки привыкли «управлять валютной политикой как старым “фордом”», прокомментировал неожиданный кризис финансовый эксперт и специалист по нью-йоркским банкам Грегори Миллмен, но на этот раз рынок отреагировал как гоночная машина, «пассажиры которой вылетели наружу через ветровое стекло» [64].
Больше всех пострадали те, кто в свое время передал в обеспечение инвестиций с высокой степенью риска казначейские долгосрочные облигации США, поскольку те больше не
Группа экономистов из нью-йоркской штаб-квартиры Феда на Либерти-стрит начала отслеживать пропавшие миллиарды. Беседы с различными дилерами привели их к удивительному /122/ заключению: ключом к разгадке паники на рынке облигаций является торговля закладными [66].
В Соединенных Штатах в отличие от Германии заемщики по закладной могут погашать свой заем в любое время, если рыночная процентная ставка становится ниже указанной в их ипотечном договоре. Эмитенты соответствующих долговых обязательств (аналогичных немецким ипотечным документам) страхуют себя от риска понижения рыночных ставок покупкой опционов на ценные бумаги с фиксированным доходом, то есть с возможностью их покупки в течение определенного времени. Если ставка процента падает и домовладельцы получают деньги по закладным, растущая цена этих опционов компенсирует им потерю дохода. В годы падающих процентных ставок бизнес такого рода разросся до громадных размеров. Ипотечные сертификаты стали просто краткосрочными инвестициями, и кредиторы соответственно страховали себя только краткосрочными опционами.
Стоило же Феду просигналить об изменении процентных ставок, и рынок потерял равновесие. Менеджеры гигантского американского рынка закладных внезапно начали массовую скупку долгосрочных государственных облигаций, подлежащих погашению через пять или более лет. Ни Фед, ни банки не были к этому готовы, поскольку в то время о связи между торговлей закладными и облигациями было известно очень мало. Теперь из этого сектора рынка исходил импульс к продаже, что быстро привело к снижению цен. На экранах компьютеров всех прочих игроков часами светился злосчастный сигнал «стоп-лосс»; теперь и они были вынуждены продавать. Почти из ничего возникла самоусиливающаяся положительная обратная связь в виде всемирной волны продаж. При этом прежде неприметная протока великой реки рынка капиталов вызвала самое настоящее половодье, а незначительная коррекция курса со стороны американского центрального банка привела чуть ли не к катастрофе.
Кризис рынка облигаций в 1994 году, как никогда прежде, высветил уязвимость финансовой индустрии перед событиями и цепными реакциями, которых нет ни в каких прогнозах. Эта ненадежность современных высокотехнологичных финансов решающим образом связана с торговлей деривативами. Новая свобода передвижения, дарованная капиталу в 80-е годы, лишь уничтожила границы между национальными рынками. /123/ Торговля деривативами в 90-х доводит этот процесс стирания границ до его кульминации. «Деривативы, — с явным облегчением сказал шеф Deutsche Bank Гильмар Коппер, — делают все рынки капиталов взаимозаменяемыми. Они превращают длинные кредитные линии в короткие, а короткие — в длинные. Они делают то, что раньше было для нас лишь мечтой» [67].
Или кошмарным сном. Теперь, как в системе сообщающихся сосудов, каждый элемент рынка так или иначе связан с остальными, но проследить истинные связи между ними с каждым днем становится все труднее. Вчерашний опыт может уже завтра оказаться ненужным. Дилеры уже даже не в состоянии рассчитать выгодность собственных сделок. Лишь для того чтобы быть в состоянии торговать своими «структурированными продуктами», финансовым жонглерам необходимы программы оценки стоимости и риска, которым они вынуждены слепо верить. В зависимости от качества эти программы приносят прибыли или убытки на миллиарды долларов. Глава отдела деривативов одного немецкого частного банка сообщает, что сложных фьючерсов такого рода в его текущем портфеле несколько тысяч. Он с гордостью демонстрирует свою программу, способную в любой момент вывести на экран полную стоимость контрактов. В вычислительный процесс непрерывно поступают новые данные с десятков рынков. «Вот, — он проводит пальцем по сотне строк. — Я могу видеть, получаем ли мы фактически прибыль или нет. Каждый день, когда ставки процента остаются неизменными, мы теряем 49 000 марок. Падение же на одну сотую процента приносит нам 70 000».