Западня
Шрифт:
Глава первая,
в которой Принцесса пьёт кофе, читает газету и музицирует, а Многоликий решает бежать, поминай как звали, но неожиданно для самого себя меняет планы
Когда Принцесса проснулась, позднее зимнее утро только занялось. Солнце неспешно выплыло из-за горизонта, позолотило кружевную наледь на оконных стёклах, рассыпалось рыжими бликами по комнате. Эрика села в постели, длинно потянулась всем телом, одеяло соскользнуло на пол. Она любила утро – мягкий свет в окнах, запах кофе, тёплый пол хорошо протопленной спальни, предвкушение радости наступившего дня. Но сегодня уютный кофейный запах терялся
А розы Эрика не любила.
Белые, кремовые, светло-зелёные, собранные в огромный бесполезный букет, они стояли под окном в напольной вазе. Среди цветов виднелся уголок конверта. Принцесса тихонько вздохнула, поднялась и подошла к букету, зарываясь босыми ступнями в толстый шёлковый ворс старинного ковра. Достала конверт, вытащила из него карточку и прочитала начертанные отцовской рукой слова: «Моей дорогой девочке в день Совершеннолетия».
Хорошо хоть, карточку подписал сам, грустно подумала она. Букет, конечно, был делом рук королевских флористов, Король его даже не видел — у него не бывало времени на такие мелочи. И, разумеется, он не помнил, что любимые цветы «его дорогой девочки» — фрезии. Эрика давно привыкла к тому, что отцу нет до неё особого дела, но иногда, как сегодня, ей представлялось, что случится чудо, и он каким-то образом покажет ей, что всё-таки её любит.
Принцесса положила карточку на подоконник и вернулась в постель. На прикроватном столике её дожидались кофе в утренней чашке из тонкого костяного фарфора и свёрнутая трубочкой газета «Вестник Короны». Прежде чем взяться за кофе, Эрика решила сама себе подарить подарок, тем более, что к предстоящему балу нужны были цветы, и позвала свою горничную:
— Вальда!
Горничная тут же возникла в дверном проёме.
Это была статная девица, конопатая и широколицая. Простое лицо с тяжёлым подбородком казалось ещё шире из-за белокурых кос, улитками свёрнутых над ушами. Звали её Валькирия, и она чрезвычайно гордилась своим звучным именем, которое Принцесса уже давно сократила до двусложной «Вальды».
— Доброе утро, ваше высочество. Чего изволите? — поинтересовалась горничная густым контральто.
— Принеси для меня из оранжереи большую корзину фрезий. И пусть они будут разные, всех цветов, какие там есть.
Валькирия флегматично кивнула:
— Сделаю. Что-нибудь ещё?
— Завтрака не нужно. И пусть меня до полудня никто не тревожит.
Горничная возвратила на место упавшее одеяло, поворошила угли в печи и исчезла так же бесшумно и быстро, как появилась.
Принцесса уселась в постели, пригубила кофе, расправила на коленях газету.
На первой странице красовалось её фото — парадный портрет в соболях и бриллиантах. Читать сообщение под ним она не стала — и без того было ясно, что там написано: «Сегодня вечером в замке Эск состоится бал по случаю Совершеннолетия наследницы Индрийского трона принцессы Эрики, чьи беспримерные добродетели всякий раз заставляют нас восхищаться мудростью Небес…» — и так далее, и тому подобное. Наследница трона терпеть не могла придворных славословий. По правде говоря, она терпеть не могла и сам свой статус наследной принцессы и с радостью подарила бы его брату Марку. Но древний Закон Континента был неумолим: Корону наследует старший из детей монарха, и есть лишь два способа избежать этой участи — умереть или сойти с ума.
Не желая погружаться в невесёлые мысли, Эрика торопливо перевернула страницу — и замерла! Сначала взгляд её зацепился за слово «Многоликий». Принцесса вдруг почувствовала, как стали горячими уши и щёки. Потом она рассмотрела нарисованное изображение мужского лица — красивого породистого лица с твёрдым узким ртом, сильным подбородком, безупречным носом и колючими тёмными глазами. И только потом прочла заметку целиком… впрочем, это была не заметка, а официальное уведомление.
«Оборотень
Эрика отложила газету и сделала большой глоток кофе.
Многоликий. Государственный преступник Многоликий — кажется, так там написано? Вряд ли в Индрии была хоть одна девушка, чьё сердце не билось чаще при упоминании о нём. Даже Вальда, уравновешенная, как древняя статуя, посмеивалась и блестела глазами, пересказывая Принцессе новые городские сплетни.
Взявшийся неизвестно откуда три месяца назад — поговаривали, правда, что в Индрию его просто-напросто выгнали из Империи, где он жил до сих пор, — Многоликий уже успел переполошить всю столицу. Одни считали, что он всего лишь ловкий мошенник и вор, хотя и очень обаятельный. Другие доказывали, что ворует он только то, что нажито неправедным образом, и всё до последней кроны раздаёт беднякам. Третьи и вовсе твердили, что он ещё ни разу ничего не украл, а слухи о нём распускают богатые и влиятельные горожане, которым он мешает обирать бедных и слабых. Рассказывали, что он чудесным образом появляется рядом с людьми, оказавшимися в беде, с особым рвением помогая женщинам, детям и старикам. Кое-кто полагал, что Многоликий и убийствами не гнушается в своей неуёмной жажде справедливости, но этим слухам Эрика почему-то совсем не верила.
Гадая, что же на самом деле он натворил, коль скоро за его поимку назначили большую награду, Принцесса снова разложила перед собой газету.
* * *
В тот же самый час «государственный преступник» по прозвищу Многоликий проснулся в своей постели, в каморке позади лавки старьёвщика Пинкуса, где жил уже вторую неделю.
Звали Многоликого Феликсом, но имя его почти никому не было известно; а своей настоящей фамилии он не помнил и сам. В каморке было холодно, кровать была скрипучая, неудобная и узкая, матрас давно сопрел и слежался комками, облупившийся потолок нависал так низко, что, казалось, вот-вот обрушится на голову, но Феликс, который никогда не оставался подолгу на одном месте, в этот раз день за днём откладывал свой уход. Старик хозяин, благодарный за помощь, окружил Многоликого такой чистосердечной и трогательной заботой, что у того язык не поворачивался сообщить: «Сегодня я ухожу!»
«Как знать, может, я последний, о ком ему довелось заботиться?» — думал Многоликий — и продолжал ночевать в каморке за лавкой, завтракать любовно приготовленной для него яичницей и горьким от крепости обжигающим кофе и развлекать Пинкуса разговорами по вечерам.
Феликс легко поднялся, сбросил с себя остатки сонливости, несколько раз отжался от края кровати, наслаждаясь своею силой и согреваясь, ополоснул лицо водой из таза под зеркалом и выбрался в полутёмную тесную гостиную, заставленную разномастной обшарпанной мебелью. На столе, на белоснежной крахмальной салфетке уже сервирован был завтрак, и Пинкус в кресле у камина дожидался, когда поднимется его драгоценный гость.
— Друг мой, доброе утро! Как вы спали? — лучась от радости, приветствовал он Многоликого.
— Доброе утро, Пинкус. Отлично я спал, спасибо, — отозвался Феликс, и оба принялись за еду.
Возле тарелок, как обычно, лежал свежий выпуск «Вестника Короны». Подслеповатый старьёвщик давно перестал читать сам, но с удовольствием слушал чужое чтение. Поэтому, допив свой кофе и отодвинув чашку, гость раскрыл газету.
— Ну-с, что пишут? — встрепенулся Пинкус.
Многоликий пожал плечами: