Запах цветущего кедра
Шрифт:
— Невесту себе добыл? — спросила Женя и сразу ощутила, как её голос заставил жениха насторожиться. — Ну, скажи что-нибудь! Теперь можно, сватовство закончилось. Точнее, похищение... Не молчи, Прокоша!
Он всё слышал и понимал, даже насмешливо-едкий тон, однако смиренно и виновато отвёл взгляд, при этом размеренно работая веслом. Женя попыталась разговорить его иначе.
— А знаешь, что у меня в Ленинграде семья? Дочь, мама... Мне тридцать пять лет! У вас что, здесь девчонок нет? Украл бы какую-нибудь в Усть-Карагаче!
В первый миг ей показалось, что он вздумал опрокинуть лодку
Облас некоторое время по инерции скользил по воде, затем остановился, и течение повлекло его назад.
— Пока не поздно... — неуверенно предложила она. — Верни меня туда... где взял.
Огнепальный разогнул спину и, не поднимая глаз, отрицательно мотнул головой.
— Коль пожелаешь, дочку привезём, — пообещал леший — его долблёнка оказалась рядом. — Что ей в миру оставаться? Вырастим, замуж отдадим... А пока уходить надо бы: Рассоха вернётся — искать начнёт.
— Рассоха? Вы его знаете? — не сразу спросила Женя.
— Кто его теперь на Карагаче не знает? — ухмыльнулся леший. — Нарушил покойную жизнь, звон сколь народу кругом! Да мы не в обиде. И даже отблагодарим, коль встретится. Он ведь тоже не по своей воле, а провидением ведомый сюда явился. Мы с Прокошей сегодняшнего дня, считай, два года ждали, чтоб тебя добыть. Ему на роду ты была прописана. Вот и ждали, когда явишься.
— То есть как... прописана?
— Дак сорокаустным провидением. Прокоша сохатого на гону поборол — и к старикам: мол, жениться хочу, которую отроковицу взять? Ему и прописали: кто на Зорной речке жир найдёт, тот и жену тебе приведёт. Возьмёшь у него отроковицу зрелую, ярую да нагую. Иной не бери. Мы два лета рыскали, Рассоху стерегли. Жир-то он нашёл, а тебя всё нет. Ходят с ним все непотребные отроковицы. То незрелая, то годами подходящая, да в одёже. Вот дождались и взяли тебя нагую... Как раз всё и сошлось, как старики напророчили. Глянул Прокоша — и чуть токо не ослеп! Сразу признал...
Сказал это с явным намёком, что видели её обнажённой.
Жених всё ещё стоял на коленях и взирал виновато: дескать, не обессудь, всё так и есть.
— Ты, Прокопий, греби-ка, не то Рассоха и впрямь настигнет, — поторопил леший, — да отнимет добычу!
И самоуверенно засмеялся, тем самым лишая всякой надежды, что настигнет и отнимет.
Молчаливый богатырь послушался, сел на корму и взял весло.
— Погоди! — Женя подалась вперёд, и облас опасно качнулся. — Я там была голая... потому что другого мужчину хотела! И вообще, у меня их было много! Ну зачем тебе такая жена?
Поколебать его не удалось — хотя бы тень разочарования или искра сомнения возникла в иконописных очах! А леший невозмутимо озвучил его:
— Дак всё оттого, что зрелая, ярая, а тело без мужа. И душа без любви! Вот и страдаешь от плотского жара. В воду ныряешь... Добро ли так отроковице мучиться? Прокоша по пути огонь укротит — не сомневайся. А как сквозь чистилище проведёт, так и вовсе засияешь!
— Вы не понимаете!
— Нам невест малохольных даром не надо, — отпарировал невозмутимо сват. — От ретивых-то и ребята ретивые родятся. Говорю же: мы — огнепального толка люди.
— Я распущенная, развратная! — искренне призналась она, глядя в глаза суженому. — Буду изменять тебе с другими.
Тот лишь улыбнулся и, развернув облас носом против течения, стал грести как ни в чём не бывало — непробиваемый!
— Дак Прокоша очистит тебя от скверны, — между прочим пообещал леший. — И от блуда отвадит навсегда. Тут уж не сомневайся — быть тебе в его руках отроковицей непорочной.
Жених вдруг положил весло, запустил руку себе под рубаху и вынул серебряную ладанку на кожаном шнурке, осторожно раскрыл её, и Женя ощутила как от холодящего эфирного запаха затрепетало сердце и слегка закружилась голова. Скорее всего, кедровый цвет, точнее, вещество, из него полученное, содержало в себе нечто наркотическое, пьянящее. А он капнул масло себе на ладонь, убрал ладанку, после чего растёр его и несколькими движениями огладил её волосы, лоб и щёки. Остальное — себе на бороду.
Руки у него были шершавые, грубые, как тёрка, но пальцы неожиданно гибкие и какие-то бережно ласкающие, когда от одного лишь прикосновения возникает зудящий приятный озноб. И захотелось, чтобы он сделал это ещё раз, но несмотря на влюблённый взгляд огнепальный оказался в чувствах сдержанным и принялся с усердием ласкать весло. Она же вдруг утратила дух всякого противления, наконец-то расслабилась, вытянула ноги и сначала чуть отклонилась назад, потом и вовсе прилегла, сдвинув шкуру на самый нос обласа. Кожа всё ещё хранила память его рук, и сейчас показалось, что он склонился и медленно огладил её от груди и до босых ступней — по затёкшим бедрам и икрам разлилось приятное тепло, вызывая желание потянуться.
Она вскинула руки и увидела близко перед собой иконописный лик...
2
Первую ночь на Гнилой Прорве он не спал и палатки не ставил, только разжёг костёр, повесил чайник, но и чаю не попил, и у огня не сиделось. Аккумулятор телефона сел почти до нуля — набрать номер энергии хватало, но на включении связи всё гасло. Рассохин пытался нагреть батарею сначала руками, потом у огня, и заряд вроде бы накапливался, загорался дисплей, однако пробить космическую толщу сигнал был неспособен.
Он ходил по берегу через весь посёлок взад-вперёд, слушал, как валится подмытый берег, летят невидимые гуси, и так низко, что доносится характерный треск напряжённых маховых перьев. Иногда казалось, что по зарастающему пожарищу кто-то ходит и тоже трещит сухим малинником, шуршит заскорузлой листвой, и он, как во сне, шёл на этот удаляющийся звук, пока не догадывался, что это он сам создаёт все шумы. Оставленный то ли заложником, то ли надзирателем, молчун Дамиан всё это время прятался в тени за светлым кругом костра, хотя укрытие это было ненадёжным светлой ночью его силуэт просматривался со всех сторон, правда, как призрак.