Запах полыни. Повести, рассказы
Шрифт:
За утро земля подсохла. Ливень смыл грязь, оставленную талыми водами, худосочная блеклая зелень обрела яркие краски и силы, распушилась, расправила стебли, и степь сделалась пестрой и чистой, будто новенький, недавно сотканный ковер. Словом, гроза открыла дорогу настоящей весне.
Выехав из аула, старик повернул коня в сторону Уйжыгылгана. Оказавшись на просторе, он первым делом проверил ход своего густогривого гнедого: пустил его вначале резвой рысью, а потом перевел в галоп. Уж очень не терпелось испытать конька, доставшегося ему после стольких ухищрений. Бекен охранял колхозные посевы и был глубоко убежден в том, что для такой ответственной
На вид гнедой хоть куда. Раньше на нем разъезжал толстый бригадир, и это не давало Бекену покоя. Он считал, что такой красавец рожден для более достойного дела. Старик пристал к председателю колхоза: отдай коня да отдай! — и, в конце концов, добыл гнедого почти буквально из-под его важного седока.
А помогло этому собрание, на которое были созваны охранники посевов. На трибуну вышел сам председатель колхоза, он произнес длинную речь и расхвалил на все лады Бекена. Он сказал, что, невзирая на почтенный возраст, наш уважаемый Бекен не слезает с коня ни днем, ни ночью, — настолько ему дорого народное добро, и призвал остальных последовать столь замечательному примеру.
Бекену нравилась лесть, он знал за собой этот грешок, да только ничего не мог с собой поделать. Вот и сейчас, когда председатель произнес первые слова похвалы, он снял стеганую шапку, съехавшую набекрень, вытащил из кармана тюбетейку, расправил ее и, соблюдая обычай, напялил на стриженую голову. Его морщинистое лицо пришло в движение, заблестели от удовольствия раскосые глаза, рот растянулся в широкой улыбке. Бекен одобрительно кивал на каждое слово председателя, как бы говоря: «Да, да. Это на самом деле так».
Потом ему предоставили слово, собрание дружно захлопало, и тут Бекен струсил, даже вспотел от волнения.
— Я обещаю тебе, начальник… буду хорошо беречь поля, — выпалил он единым духом.
Все ждали, что он скажет еще. Бекен вытер пот рукавом, исподтишка обвел глазами присутствующих, и вдруг в нем проснулись старые обиды.
— Э, разве все скажешь? — произнес он горячо. — Неблагодарная наша работа, вот что. Только и слышишь проклятья. Такой да сякой! А сколько наговоров? Этому не так, тому не так! Пока не убрали урожай, нет тебе ни сна, ни отдыха! Все лето красное не слезаешь с коня, да что там — просто не снимаешь пояса. Только и делаешь, что ругаешься со всеми. А те, кто имеет скот, ненавидят тебя, вот как!.. С тех пор как после войны я стал охранником, что только не слышали эти уши? Сбудься самая малость проклятий — давно бы отсохли мои бедные кости. По правде говоря, нет никакой благодарности за эту работу. Вот что я хочу сказать! Все!
— Мы выслушали, как трудно приходится нашему многоуважаемому Бекену. Но как же ему удается хорошо работать в таких условиях? Вот бы что нам еще хотелось узнать от нашего аксакала, — заметил хитрый председатель, и люди закивали в знак согласия.
— А работаю я так… — начал Бекен и невольно выложил весь свой опыт.
Но в конце выступления он тоже провел хитроумного председателя.
— Ну, начальник, ты меня похвалил, спасибо за это! А теперь создай мне хорошие условия для работы. Как хочешь, а забери у бригадира гнедого и передай мне, — заявил Бекен.
И вот сегодня этот гнедой трусит ровной рысью под Бекеном. И все-то ему неймется: шарахается от воробьев, что взлетают
В былые времена здесь стояла шестикрылая юрта. Потом на юрту налетел бешеный ураган и повалил ее. С тех пор это место называлось Уйжыгылган — Поваленный дом. По родовым преданиям, дошедшим до Бекена, в древние времена здесь были похоронены его далекие предки — кочевники. Затем род перекочевал на новое место, и теперь среди извечной травы едва возвышались бугорки, неприметные для непосвященного глаза.
Когда в долину прилетал ветер, вокруг холмиков шевелился ковыль, поблескивал на солнце, словно шерсть тучного барана. Этих мест еще не касалось орудие земледельца. Трава, прожив свое, умирала, и на ее место вставала новая трава, как и во времена предков Бекена…
Бросив на долину привычный взгляд, Бекен покачнулся в седле, в глазах его стало темным-темно. «Э, что со мной? Что-то неладное», — подумал он испуганно.
Перед ним распростерлось поле, перепаханное под пар. Оно однообразно тянулось до серых скал, и Бекен растерянно искал глазами могилы предков, у которых он молился каждую весну. Но их поглотила тяжелая волна вспаханной целины. У Бекена посерело лицо, от сердца отхлынула кровь.
— Ни дна, ни покрышки тому, кто велел распахать эту степь, — прошептал он, гневно тряся реденькой бородкой.
Конь проваливался в глубоко вспаханной черной земле, Бекен проехал до места, где, по его предположению, раньше находились могилы предков, слез с коня и, придерживая гнедого на длинном поводу, долго отыскивал признаки прежнего захоронения среди бугров, тускло мерцающих срезами.
Где могилы предков, которым поклонялся он с детства? Исчезла та святыня, которой он доверял свои беды и которая поддерживала его в самые трудные минуты. Он озирался, надеясь найти хоть бы малейший признак, подтверждающий, что здесь лежат прославленные батыры и почтенные люди, родство с которыми поднимало его в собственных глазах.
Отчаявшись, Бекен опустился на колени там, где земля была немного желтоватой, и начал, шевеля губами, творить молитву. Но слезы застилали ему глаза, захватывало дыхание и не подчинялись губы, мешая достойно довести молитву до конца.
У него было ощущение, будто из-под его ног выбили почву, и теперь он неприкаянно болтался в пустоте. Тогда его мысли начали искать опору, и в памяти всплыли рассказы о славных делах его предков, что передавались из поколения в поколение…
Бывало, с рассвета до темна он пас ягнят, а вечером приходил и валился на кошму от усталости. Исколотые за день колючками ноги неприятно зудели, он яростно их чесал, но они от этого зудели еще больше. Ему хотелось есть, и ароматы, долетавшие из казана, где булькало варящееся мясо, щекотали ноздри. Наконец, разморенный теплом, плывущим от жаркого очага, он проваливался в дрему и в полусне кашлял от запаха бараньего кизяка. Так он пребывал в этом странном состоянии, где не было ни яви, ни грез, пока не раздавался разбитый временем голос белобородого старика, лежавшего на почетном месте.