Запах полыни. Повести, рассказы
Шрифт:
— Говорят, в далекие времена, пусть земля ему станет пухом, наш предок — батыр… — начинал старик, и Бекен чувствовал, что с него мигом слетали и сон, и усталость. И голод становился сущей мелочью по сравнению с героическими деяниями дедов. А себя он видел иногда как бы со стороны, посторонними глазами. Сидит худенький мальчуган, и рот его открыт от восхищения… Тогда он помнил все легенды, не то что теперь, на старости лет. Да и само детство порою кажется полузабытым сном.
— О глаза мои, лучше бы вы ослепли, чем видеть такой позор, — прошептал Бекен.
Коленям стало больно на жестких комьях
Вспаханная земля подсохла, нагрелась. Из глубин ее поднимались горячие токи. Бекен вогнал рукоять плети в землю, прислонился к ней лбом, прикрыл заслезившиеся глаза. В мыслях была пустота, но думать и не хотелось.
Рядом мерно переступал гнедой, пощипывал зелень по берегам арыка, с хрустом жевал. И вдруг конь дернулся настороженно. Старик не успел поднять головы, как до него донесся женский голос:
— Ата, что с вами? Дедушка, а дедушка!
Он узнал Сабиру. Года два назад она, как ему говорили, закончила очень важный институт и приехала главным агрономом в колхоз.
Сабира сидела на лохматом низкорослом жеребчике, одетая в стеганую телогрейку, шаровары и кирзовые сапоги. Весна еще только началась, но смуглое лицо Сабиры уже успело загореть дочерна.
Она всегда нравилась Бекену. То ли своей энергией. То ли оттого, что казалась серьезным человеком. (Шутка ли: носит мужской костюм!) Но сейчас появление этой девушки вызвало в нем негодование.
— Иди, иди, милая! Ты сделала свое дело и ступай, — произнес он, не сдержавшись, и поднялся.
— Вы о чем? Что-то я не понимаю, — опешила Сабира.
Но Бекен считал, что сказал вполне достаточно. Гнев прибавил ему силы, он взлетел в седло, как в молодые годы, даже сам удивился этому.
Гнедой грыз удила, разбрасывая хлопья пены. Бекен стегнул его камчой, покрутил на месте и послал вперед. Конек только и ждал этого, побежал легкой иноходью. А Бекен грузно ссутулился, почти лег на его шею.
На холме он встретил трактор с прицепленной сеялкой. Из кабины высунулся рыжий тракторист Самат и крикнул хриплым басом:
— Эй, старик, нельзя ли подъехать поближе? Ну-ка, давай сюда!
Круглый год Самат щеголял, пламенея непокрытой головой, словно бросал кому-то вызов. И, может, от постоянного общения со стихиями его густые рыжие волосы всегда торчали в разные стороны. Ко всем: и к стару, и к младу — он обращался только на «ты». Дальше этого пока не заходило, однако в ауле тайком побаивались его. И Бекен ловил себя на том, что невольно робеет, сталкиваясь носом к носу с этим грубоватым джигитом.
— Доставай, отец, табакерку! Не жалей!.. Дня два не вылезал из трактора. Гляди, так и забудешь вкус папиросы. Дай хоть подержу под губой твоего нюхательного. Все пахнет куревом, — сказал Самат, без всяких церемоний запустив пальцы в табакерку Бекена.
Он выбрал своей грязной лапищей горсть объемом с полтабакерки и подмигнул
— Нет мне покоя, — сообщил Самат. — Не уймусь, пока не присвоят звание Героя. Иначе никакого удовольствия от работы, — заявил он, не то всерьез, не то потешаясь над старым Бекеном. — Решил я нынче вырастить рекордный урожай. Так что учти, старик, допустишь потраву — лучше не попадайся на глаза. Вырву бороду по волосинке! Учти! Ха-ха-ха! Это я шучу, отец, не обижайся. Иначе обалдеешь за рулем… Что это с тобой? На тебе лица нет! Не захворал ли, случаем? Это ты брось, хворать. Тебе хворать нельзя. Только что сел на скакуна, да еще какого! Езжай-ка домой да потребуй горячего чаю у своей старухи. Нечего ей! Пропотей хорошенько, и все пойдет на лад. Езжай, чего стоишь!..
И, не дожидаясь ответа, Самат засунул в рот щепоть табака и положил черные от машинного масла ручищи на рычаги.
В землю, где покоились славные предки Бекена, в тот день бросили семена. И никто, кроме Бекена, не вспомнил о могилах… Забыли о них давно, а кое-кто, может, и не знал вовсе. Прошел лемех плуга по холмикам, поросшим ковылем и кураем, и сровнял их начисто с землей. И тракторист даже не задумался: мало ли бугорков на земле? А если подумать, как много на земле таких холмов, — как же жить тогда роду человеческому? И вот настал черед святынь Бекена, они смешались с землей целины…
Два дня Бекен даже не выходил за порог своего дома. Он валялся на постели, почти не вставая, и переживал свою боль. «Пичужка какая-то, женщина, а так оскорбила меня, растоптав могилы предков», — думал он про Сабиру. Поначалу разгорячился и едва не поехал с жалобой в район. Потом немножко остыл, прикинул, что сделанного не поправишь, и какой теперь толк жаловаться. Решил подавить обиду в себе, как и положено мужчине. К тому же старуха увидела вещий сон, и это принесло некоторое облегчение.
— Смотрю, заходит белобородый человек. Высокий, вот такой, и весь в белом, — рассказывала старуха. — Вошел и просит, мол, постели ему в правом углу. Ага, это наши деды, смекнула я, почуяли, как мы переживаем, и вот надумали навестить. Будь им пухом земля! — закончила Балсары и добавила: — Слышала я, будто хлеб выдают авансом. Сходи-ка да выпиши центнер муки до нового урожая.
— Ой и ливень!
— Туча-то, туча! Ну и черная! Что у нее внутри?
— Вода внутри. Много воды! Урожай внутри! Пусть прольется на всходы.
Люди так и сыпанули с поля в ближайший барак. За ними по пятам промчался буйный вихрь, поднял тучу пыли с земли. Сверкнула молния, и ударил гром, предупреждая о неминуемой грозе. Ее тяжелая поступь уже долетела из-за ближнего плоскогорья. И точно, едва Бекен прискакал к бараку и снял с седла подушку, как на землю обрушились потоки воды, заслонили собой остальной мир. Вокруг барака с шумом понеслись потоки грязной, черной воды. Земля будто вздрагивала под ударами, грома.
Очутившись внутри, Бекен выбрал местечко у дверей, уселся. В помещении не было окон, свет проникал только в дверь, поэтому, войдя в полумрак с улицы, старик поначалу ничего не видел. Присутствие других людей угадывалось только по говору, да еще в нос ударил такой густой запах дикого лука, что Бекен чуть не задохнулся.