Запах полыни
Шрифт:
Старый Крачковский попросил газеты и, надев пенсне, словно в раздумье стал читать, вытягивая губы трубочкой:
– Гренландия… Затем через Атлантический океан… Пересечет Скандинавский полуостров. Тэ-э-кс… В пределы европейской части России вступит после полудня… Тэ-э-кс… У нас пойдет следующим образом: Рига, Икскюль, Фридрихштат, Новоалександровск, Свенцяны, Вилейка, Минск, Мозырь, Киев, Канев, Смела, Елизаветград, Горностаевка, Арбатовая коса и Феодосия… Феодосия!..
Отложил в сторону газету, весь преобразился:
– Господа! А что, если нам всем поехать в Феодосию? Каково будет, друг мой? – с жаром юности тут же поворотился
– Отчего, друг мой, именно Феодосия? – Капитолина, явно не зная, как поступить, оглядывалась на Елизавету.
– Как отчего, друг мой? Именно там, по мнению ученых, будет наилучший пункт для наблюдения! И туда уже направляется наибольшее количество русских и зарубежных экспедиций… Вот, друг мой, полюбопытствуй, об этом пишет журнал «Нива». И это будет замечательно! Вы не находите? Там соберется изрядное общество! – пояснял, не успевший утратить пыла, Крачковский.
Но вместо ожидаемого им восторженного возгласа согласия за столом воцарилась растерянная тишина. Неожиданность его предложения не только не вмещалась, она нарушала ту сложную душевную игру, которая уже жила, наполняя собой все вокруг в этой зале, и даже просачивалась в сам воздух имения, но все же еще была хрупка и могла исчезнуть, испариться, словно эфир, от любого неверного движения или слова. У каждого участника этой игры уже намечались свои позиции, подходы, планы. А тут – поездка, которая способна враз нарушить всю сложность этой композиции.
Павел вопросительно смотрел на Анастасию. Елизавета на Дмитрия. Капитолина на Елизавету. А он, Дмитрий, замерев над чашкой чая, пытался первым уловить настроение Анастасии и только затем дать ответ.
Елизавета, заметив его ожидание, поняла по-своему.
– Как бы я ни любила всё удивительное, pap'a, но не лучше ли остаться всем здесь?
– И верно, – успев уже для себя что-то решить, Павел свободно откинулся на спинку стула, – разве мы мало видели сегодня удивительного? Зачем же ехать за ним так далеко? Вот, скажи, Анастасия, что ты знаешь удивительного? Или – что ты таковым считаешь? Неужели как papa’ – солнечное затмение?
Все присутствующие разом повернулись к ней, испытующе разглядывая её.
– Туман, – тихим голосом ответила та, чуть подумав и нисколько не смутившись неожиданного вопроса и устремленных на неё глаз. – Туман – самое удивительное, что я знаю.
– Что же в нем удивительного? – строго глянув в ее сторону, спросила хозяйка имения. – Туман… Эка невидаль? Воздух да и только.
И вместе с ней её муж и дочь с одинаково тонкими улыбками стали глядеть на Анастасию.
– Туман несет с собой тишину, – порозовев щеками, но так же спокойно начала Анастасия. – Это не воздух. Скорее облако. Облако, спустившееся на землю. Ведь недаром о нем говорят, что туман «спустился». Если вы ранним утром, когда туман еще стоит над озером, пойдете купаться, то сразу заметите, как тепла в озере вода. А лишь стоит ему рассеяться – вода в озере, несмотря на поднявшееся солнце, станет гораздо прохладнее.
Это ли не удивительно?
А еще он тих и загадочен, если не сказать – таинственен, потому что вызывает у всех одинаковое настроение – одиночества, затерянности в мире…
А его непрозрачность!? Мудрецы Рима говорили – остерегайтесь тумана, он может скрывать даже то, что не скроешь от богов…
Осенью он становится еще гуще, еще белее. Однажды я наблюдала, как в тумане гуляла барышня с собакой. Туман был низкий, с четкой границей. И казалось, что барышня шла по колено в молоке, а у собаки был виден только хвост…
Весело засмеялась своему воспоминанию и тут же склонилась над чашкой чая, виновато добавив:
– Если это воздух, то особый, удивительный воздух…
Ночь подкралась к земле, но воздух оставался жарким и душным, как жарок и душен был летний день. Отужинали поздно. Отъехав на приличное расстояние от имения, Дмитрий оставил машину и вернулся пешком. В барском доме уже погасили огни, и все давно спали. Он пробрался в сад и, прислонившись к дереву, глядел на темное окно отведенной для Анастасии комнаты, готовый плакать от счастья, как мальчик. И только когда караульщик трижды ударил в чугунную доску, кинув последний взгляд на окно, медленно, словно ожидая тихого оклика, пошел к машине, не замечая на своем лице улыбки.
Его притягивала личность атамана не только тем, что удивляло многих: дед атамана, известный всей России декабрист, прославился своим желанием уничтожить монархию, а он, его внук, не жалея жизни, сражается за монархическую империю. Дмитрий знал многому разницу и мог судить не праздно, не поверхностно – атаман сам по себе был незауряден и выгодно отличался от остальных, ставших во главе Белого движения, людей: не играл в карты, не курил, не пил, не был замешан в скандальных любовных похождениях. Его поведение свидетельствовало о том, что он осознает, как важен его пример. Поведи он себя иначе, быстро пришло бы время, когда мало будет одного его приказа. Заведи он себе походную кралю, начни пить, и весь отряд пойдет пить да гулять. Сначала, конечно, втихую, а потом пустился бы и в открытый разгул.
В то же время Дмитрий не мог не понимать, что личный пример в царящем повсюду хаосе, в котором ежечасно попиралась законность, порядок жизни, да и сама жизнь ничего не стоила, не слишком надежная защита. Но образцовая дисциплина, форма, сохранявшая все атрибуты, присвоенные партизанскому отряду Анненкова при его формировании еще в пятнадцатом году, – все это не могло не вселять надежды на успех даже у обезверившихся. Между анненковцами будто бы и не было революции – просто части несут тяжелую боевую службу, с большими потерями, а их атаман является образцом храбрости, исполнения долга, законности и солдатской простоты в походной нелегкой жизни.
В дивизии атамана были не только сформированные на германских фронтах полки партизан, но и служило много добровольцев из штатских, учившихся военному делу на ходу, в жарких боях, и бывших красноармейцев, переходивших к нему целыми ротами. Даже его личная охрана наполовину состояла из перебежчиков от красных.
Дмитрий сам лично смог оценить молодого атамана, когда прибыл к нему вместе с остатками армии Дутова после тяжелого поражения. Через Голодную степь отступали они к китайской границе и свалились в расположение Анненкова, бившегося с частями красных на Семиреченском фронте, как снег на голову.