Запасный выход
Шрифт:
Это в некотором смысле «аварийный выход». Вспомните, разве, посещая какое-нибудь здание, вы ищете что-то знакомое и похожее на вашу жизнь, глядя на запертую (и у кого находятся ключи – неизвестно) дверь с табличкой «ЗАПАСНЫЙ ВЫХОД»? Или разве вы каждый раз ждете особых эмоций от аварийных выходов, находящихся в носовой и хвостовой части самолета?
Но вот настает ситуация, когда по каким-то причинам обычный нормальный выход перестает работать. Или его использование истощает вас, или там начинают пропускать только по пропускам. В таком случае вам может пригодиться знание о том, что у вас на полке стоит в твердой обложке проторенная узенькая тропинка в сторону от скоростной трассы, а на покосе в Ташту-Меесе до сих пор растет трава и возвышаются
Пока мы привыкали к коню, пока конь привыкал к месту, пока я тесал колья, вколачивал их по периметру будущего выпаса и вешал на них ленту электропастуха, я косил утром и вечером, выбирая травы повкуснее.
Сначала выбирал на свой вкус, потом старался подмечать те, которые прежде всего выбирал конь из сваленной кучи. Но тут надо сказать, что философия трав мне, наверное, никогда не будет доступна.
Конь отбраковывал чуть не половину накошенного. После утреннего кошения и кормления я некоторое время проводил в интернете, пытаясь разобраться со вкусовыми пристрастиями лошадей.
Мне, хищнику, трудно понять тех, кто не добывает себе пищу в поте лица, а создан для того, чтобы просто наклонять голову к степным травам и есть. Тех, кто не будет делиться куском хлеба или клочком мяса, поскольку надо просто наклонить голову и есть. Мне трудно понять тех, кто проводит две трети жизни за едой.
Мне трудно понять тех, у кого глаза смотрят в разные стороны, а не вперед. Тех, кто ходит, опираясь на два сросшихся пальца. Тех, у кого зубы растут всю жизнь.
Тех, для кого власть – прежде всего ответственность, а не вкусняшка. Тех, кто не умеет обижаться и легко прощает ошибки.
Тех, у кого, согласно представлениям многих людей, душа не бессмертна, а подобна искоркам костра, поднимающимся в ночное небо и гаснущим. Тех, кого Декарт считал машинами, не чувствующими ни удовольствия, ни боли.
Они для меня совершенно иные.
Конечно, Декарта мне легче понять, чем коня. Пытался, наверное, человек выстроить для себя и для нас какую-то ясную и простую систему координат, в которой было бы легко жить. Типа, мы, люди, чувствуем боль и разные эмоции, остальные не чувствуют. Спокойствие и уверенность сразу наступают, когда все на два делится. Понятно, как жить, о чем думать. На что имеешь моральное право, на что не имеешь.
Но система координат устарела, хоть и гений был. А теперь приходится изживать склонность к поляризации, дуализму и другим устаревшим вещам, и тут новые трудности. Теперь, ныряльщик в информационные воды, просвещенный, но не умудренный, я знаю, что интеллект лошади примерно равен интеллекту четырех-пятилетнего ребенка, что обезьяны обожают политические интриги, что киты поют прекрасные песни, что птица ворон может использовать и даже изготавливать инструменты, что правительством Индии дельфинам был присвоен статус личности, хотя и не человека. Лесник Петер Вольлебен рассказал в своей книжке, что даже деревья общаются между собой через мицелий грибов и поддерживают обессиленных родственников. И вот живи теперь современным белым мужчиной – как ни повернись, сразу обижу кого-нибудь слабого, угнетенного, малочисленного.
Вегетарианство и даже веганство не поможет: это отдает сегрегацией по похожести на меня. В нашем информационном мире трудно провести четкую черту между чувствующими и бесчувственными. Растения в горшочках, подключенные к электрическим тележкам, уже катаются самостоятельно между загорающимися лампочками в поисках
Лучше я расскажу о молодости своего мира, в котором нехватка информации и отсутствие интернета искупала мое варварство. Это было недавнее прекрасное варварство, наполненное несравненными запахами и вкусовыми ощущениями. Теперь, после двадцати пяти лет жизни с женщиной, после воспитания ребенка, после долгой борьбы с зависимостями, мое варварство продолжает казаться прекрасным, хотя и катастрофически устаревшим. Позовите меня обратно, я в волнении начну переступать копытами, трясти головой, но постараюсь удержаться.
Представьте, что вы в своем здоровом, легком и несознательном теле, пахнущим свежестью и молодостью даже после недельного патрулирования, пробираетесь вдвоем с товарищем в верховья реки. Скажем, реки Байан-суу. Вам почти полгода не выдавали зарплату и не подвозили продукты. И вы уже много недель не ели ничего мясного. Но вы веселы и бодры, и все ваше молодое тело думает только о новых тропах и новых верховьях рек, где скрывается что-то чудесное, не охваченное пока вашим взглядом.
А охватывать есть что – вы наконец находите узенькую маралью тропку, ведущую через нагромождение камней поперек долины, и за этой преградой попадаете в места, куда, наверное, отправлялись раньше души почивших охотников. Вы едете по первозданной земле, лежащей между склонами долины, и каждый километр открывает идеальный пейзаж, известный нам еще с античности. Две человеческие фигурки перволюдей занимают в нем ровно столько места, чтобы не перенаселить идеальность. Не менее полусотни километров отделяют этот идеальный пейзаж от любых других немногочисленных человеческих фигурок. А по времени – кто знает? Может, год или два назад забредала сюда на лыжах парочка охотников с другой стороны хребта. А может, и не забредала. Вы можете облазить всю эту уходящую в каменистые высоты долину и не найти ни одного, даже старого костровища, ни одного следа топора на самых старых пеньках.
Вы едете по череде просторных зеленых полян с отличной травой для ваших лошадей, и через каждую поляну к маленькой речке, текущей по долине, спускается ручеек, из которого сможете напиться и вы, и ваши лошади. А посередине каждой поляны стоит раскидистый кедр, под которым вы сможете заночевать.
По мере того как вы едете вверх по долине, лес потихоньку отступает, и после полудня от него остаются только островки. Вы смотрите в маленькие озера в каменных цирках и не видите их, пока не швырнете в них камнем, – настолько прозрачна вода. Теперь вокруг вас сочные альпийские луга, по ним вы собираетесь подняться к самому небу.
Вы охвачены нестерпимым, восторженным желанием изъездить, исходить абсолютно все склоны, все лога и маленькие распадочки вокруг, подняться на все видимые вершинки и непременно заглянуть за сумрачный перевал, обрамленный острыми пиками.
Вы смотрите в бинокль, как уходят вверх по альпийским лугам медведи, как плывут по кустам карликовой березки и полярной ивушки олени-рогачи, как перепрыгивают с невидимого уступа на невидимый уступ на скальных стенках козероги, как лежит на плотных потоках восходящего воздуха неподвижный громадный гриф.
Вы хотите вобрать в себя это новое пространство полностью и навсегда. В силу своей молодости и неумелости вам удается делать это только с помощью инстинкта. Вы не умеете слагать стихи, вам в вашей жизни на отдаленном от цивилизации кордоне без дорог и электричества недоступно занятие фотографией, вы не обучены писать картины или музыку. Вас ведет самое сильное и простое чувство – вы нюхаете, смотрите во все глаза и готовы бежать на пределе дыхания, лишь бы догнать и присвоить окружающую вас красоту и свободу, весь этот яркий бесконечный мир с помощью своего ружья. Вы бредите следами, треском веток, топотом зверя, видом качающихся в кустах рогов. Вы готовы часами прислушиваться с открытым ртом и искать глазами движение.