Записки Анания Жмуркина
Шрифт:
— Что так скоро вернулись? — загибая уголок страницы, спросил пытливо Прокопочкин. — Ай холодно приняли?
— А ты думал, братец, что… Встретят хорошо нас только черти на том свету, в аду. Да и то что-то не верится в доброту и ласку чертей, — сбрасывая с себя халат и прячась под одеяло, отозвался глухо и раздраженно Игнат Лухманов.
— Ананий, — сказал Прокопочкин, — раньше, чем лечь, погаси свет.
Я выключил электричество. В палате стало темно. Облегла тишина, теплая и ласковая. Она как бы втягивала нас все глубже в себя, а мы не сопротивлялись, все погружались и погружались в нее. За окнами, на Большом проспекте, гудели то и дело пробегавшие трамваи, сверкали зеленые
Вечером, за два дня до Нового года, Нина Порфирьевна вошла к нам, объявила:
— Вера Сергеевна, попечительница лазарета, решила преподнести каждому раненому подарок на память о нашем лазарете. Так вот, говорите, что кому нужно, а я стану записывать. — Она взяла из кармана халата тетрадку и карандаш и села к столу. — Любимов, — обратилась она к монашку, — вы крайний, и я начинаю с вас. Какой желаете получить подарок?
Гавриил, придерживая раненую руку на груди, смотрел круглыми глазами на Иваковскую и блаженно ухмылялся: он был застигнут, как и мы все, предложением сестры врасплох и не знал, на чем остановиться.
Выручил нас Прокопочкин — он попросил, чтобы ему подарили красный с белыми горошинами галстук и обязательно шелковый. Иваковская записала его просьбу. Первухин захотел получить на память о лазарете имени короля бельгийского портсигар из серебра и с портретом русалки на крышке.
— Чтобы она играла на волнах, — пояснил он серьезно. — Я такие портсигары, Нина Порфирьевна, видел и в витрине магазина на Невском проспекте, когда ходили в Скобелевский комитет за пособием.
— Обязательно с русалкой? — переспросила со смущенной улыбкой Иваковская.
— Конечно. Если не желал бы, так не стал бы и беспокоить вас такой просьбой. Если нельзя портсигар с таким украшением на крышке, то и ничего не надо мне, — отрезал с легким раздражением Первухин и вышел.
— Хорошо, хорошо, — сказала ему вслед Нина Порфирьевна, — покупать подарки буду я… И куплю то, что вы желаете.
Алексей Иванович ничего не пожелал. Он даже не ответил на ее вопросы. Сестра решила купить и ему подарок по своему вкусу. Игнат попросил ее, чтобы она купила для него стихи Бялика, еврейского поэта. Она записала желание его в тетрадку. Синюков пожелал иметь карманный ножик, и такой, который имел бы среди лезвий шило, ножницы, штопор и бритву.
— Только, сестричка, фабрики Кондратьева, а не варшавских, — предупредил Синюков.
Иваковская записала просьбу Синюкова.
— Ну, Любимов, на чем остановились? — обратилась она к монашку.
— Можно восемнадцать штук пирожных… и чтобы все были с кремом? — произнес тихо Гавриил, и на его розовом кончике носа выступили крапинки пота.
— Вы не скушаете их в один день, — подняв голову и глядя в сторону, чтобы не рассмеяться и не вызвать среди нас смех, возразила Нина Порфирьевна.
— Съем, — признался Гавриил.
— Скушаете — и ничего у вас не останется на память о нашем лазарете. Да вы и не голодны… Пирожное вы частенько получаете к вечернему чаю, — проговорила все таким же тихим и серьезным тоном Нина Порфирьевна, повертывая карандаш большим и указательным пальцами.
— Мало… — возразил монашек, — а я хочу сразу наесться ими.
В палате тихо. Голубоватый свет льется в окна. Паркет зеркалится бронзой. Сверкают ослепительной белизной подушки. Прокопочкин смахнул ладонью слезы с глаз. Синюков фыркал в подушку и вздрагивал плечами. Нина Порфирьевна, собрав на лбу морщинки, постучала по столу карандашом. На ее розовых щеках смеялись ямочки. Карие блестящие глаза мотали искорки.
— Ну ладно, —
Синюков поднял голову от подушки, перестал смеяться.
— Эге! Вот это ход! — проговорил с оттенком зависти он. — От пирожных — к часам! Придется вам, сестрица, остановиться на пирожных.
— Зачем же, Синюков? — возразила мягко Нина Порфирьевна. — Мы можем остановиться и на серебряных часах. Я куплю ему, Синюков, то, что он просит.
Монашек шире открыл рот, перекрестился. Иваковская, записав желание монашка, глянула на меня.
— А вы, философ, что желаете?
— Купите мне сочинение Канта, — чувствуя иронию в ее словах, отрезал я.
Если бы сестра не назвала меня философом, то я, конечно, и не попросил бы сочинений Канта — не вспомнил бы о нем. Канта я читал давно, когда мне было восемнадцать лет, читал, когда бродил с топором, пилой и рубанком за спиной по Сальским степям. Ни черта я тогда не понял из его «Критики чистого разума». В голове остался от прочитанной книги какой-то туман. Я решил прочесть это сочинение еще раз… и прочел, — упрямым и любознательным я был парнем. И после второго чтения — иксы и херы… только их больше собралось в моей голове, чем от первого чтения. Добрался малость до сути его философии только в университете. Нина Порфирьевна испуганно поднялась, на ее лице растерянность.
— Вы шутите, Жмуркин, — протянула она строго и обидчиво и, подумав, спросила: — Зачем вам Кант? Вы его не поймете… Мы, студенты…
— Я хочу еще раз прочесть сочинения этого философа, — оборвал я резко сестру и настойчиво пояснил: — «Критику чистого разума» и другие труды.
Нина Порфирьевна ничего не сказала, вышла. «Не записала, — подумал я. — Не купит. Да и зачем мне этот Кант?» — решил я и почувствовал себя удовлетворенным тем, что я так ловко отказался от подарка.
Вечером на другой день, накануне Нового года, Иваковская и обе Гогельбоген с сияющими лицами, милыми и добрыми, внесли подарки в нашу палату и положили их на стол. Нина Порфирьевна села на стул, раскрыла тетрадку и начала называть фамилии и названия подарков. Обе Гогельбоген подавали подарки раненым. Прокопочкин получил галстук. Он горел в руках его пламенем, и с него как бы сыпались на пол белые горошины. Вот до чего был красив галстук! Казалось, вот-вот прилетят жар-птицы и будут клевать падающие с него горошины. У меня даже при виде этого галстука захватило дух. Гавриилу подарили наручные серебряные часы, миниатюрные и нежные. Он надел их и, прислушиваясь к их ходу, стал прохаживаться с таинственно-счастливой улыбкой по палате. Первухин получил серебряный портсигар, на крышке которого бушевали волны и, поднявшись из них до пояса и показывая груди, улыбалась русалка, она, заломив руки под голову, звала к себе. Первухин тут же спрятал портсигар в карман, но улыбка счастья долго светилась на его смуглом, оливковом лице. Игнату подарили в белом шелковом переплете книгу Бялика, с надписью на первой странице:
«На память о лазарете № 226 имени короля Бельгийского Альберта.
30 декабря 1916 г. Попечительница Вера Нарышкина».
Синюкову дали карманный ножик фабрики Кондратьева, такой, какой просил. Я получил толстый том Канта. Я открыл и прочел на титульном листе:
«Критика чистого разума».
На обложке было написано:
«Рядовому 178 Новогинского пехотного полка Ананию Андреевичу Жмуркину.
Попечительница 226-го лазарета имени его Величества короля Альберта Бельгийского Вера Нарышкина».