Записки Анания Жмуркина
Шрифт:
— «Механика политической демократии действует в том же направлении. Без выборов в наш век нельзя; без масс не обойтись, а массы в эпоху книгопечатания и парламентаризма н е л ь з я вести за собой без широко разветвленной, систематически проведенной, прочно оборудованной системы лести, лжи, мошенничества, жонглерства модными и популярными словечками, обещания направо и налево любых реформ и любых благ рабочим, — лишь бы они отказались от революционной борьбы за свержение буржуазии», — продолжал Карнаухов, волнуясь. Он, как
Среди гостей оживление, на их лицах улыбки радости и гнева. У Рыжикова повлажнели глаза, и он потирал руки.
— Володя, на журнал моя очередь. Сегодня же я возьму его. Прочту эту статью в кружке, на своем заводе.
— А я возьму у тебя, — проговорил Кадимов. — Запомни — моя очередь за тобой. Сам дня через два зайду за ним.
— Приходи, — ответил Рыжиков и вздохнул, потирая руки. — Ленин крепко пригвоздил всех предателей и шовинистов к позорному столбу. — Он вышел из-за стола и возбужденно стал прохаживаться.
За ним поднялись Игнат, Синюков, Прокопочкин и Подольский. Рыжиков резко остановился, шагнул к Карнаухову и взял у него журнал из рук, тут же спрятал его в боковой карман пиджака и застегнул его на все пуговицы.
— А ты, Илья Захарович, письмо ЦК партии о страховании рабочих принес? — спросил Карнаухов.
— Давно. А как же, — ответил Подольский. — Я еще две недели тому назад его передал Арсению Викторовичу. Спроси у него, — и он обратился к хозяину квартиры, говорившему с Прокопочкиным.
— Да, да, Илья Захарович вернул мне это письмо, — отозвался Арсений Викторович. — Володя, не спрашивай с него. Помни, оно у меня. В нашем кружке сняли несколько копий… и распространили. Тебе, Володя, оно нужно?
— Ты заботишься только о своем кружке, — заметил Карнаухов, — как только что интересное попадет к тебе, Арсений Викторович, в руки, так и пропадет — не выдерешь. Нельзя быть только патриотом своего завода.
— У меня не завод, а заводище, — ответил серьезно Арсений Викторович. — Хорошо. Не сердись. Верну. — Он опять обернулся к Прокопочкину и стал беседовать с ним.
Ольга Петровна и Серафима Петровна убирали со стола бутылки и графины. Поставив их в буфет, они вышли в коридор. Гости, за исключением меня, Прокопочкина и хозяина, ходили по комнате, курили и обсуждали горячо статью Ленина, которую только что выслушали. От содержания статьи они переходили к Государственной думе, министерской чехарде, к голоду, к паническому настроению среди буржуазии и чиновников, говорили о росте революционного сознания среди рабочих, о подготовке их к революции — к решительной борьбе с самодержавием, о мире. Прислушиваясь к словам гостей, я чувствовал, что гости земляка говорят серьезно, положительно о политике данного времени, — они уже подготовили себя к борьбе за социализм, за свою власть,
На улице, когда спустились с лестницы, было свежо. Мы медленно зашагали по тротуару; я поддерживал под руку Прокопочкина. Под ногами хрустел ледок. В далеком фиалковом небе сверкали звезды. Из-за домов доносился гул трамваев. Он перекатывался в тишине, то замирая, то нарождаясь. На окраине, вдали от центра столицы, я чувствовал молодое и сильное биение жизни. И оттого, что я чувствовал это биение, у меня становилось с каждой минутой радостнее и светлее на сердце.
В госпитале все по-старому. Уныло, однообразно тянется время. Утром, после завтрака, пришли полотеры и принялись передвигать с одной стороны на другую койки, стулья и столики, брызгать желтой жидкостью на пол. Раненые, которые уже ходили, отправились в клуб, чтобы не мешать им. Из-за серого противоположного дома всплывало солнце. Его лучи залетели в окна и играли розоватыми зайчиками на белых стенах, на столиках и койках, покрытых темно-серыми суконными одеялами.
В клубе шли разговоры:
— Начальство кого-то ждет.
— Начальство всегда чего-нибудь придумает.
Мы вернулись в палату, когда полотеры уже закончили свою работу. Пол сиял — в палате как бы прибавилось света. Полотеры поставили на прежние места койки, столики и стулья, взяли ведро, швабры, щетки и суконки и, не проронив ни одного слова, удалились в соседнюю палату. Я задержал взгляд на столике и удивился: на нем не было книги Канта. Я вспомнил, что положил ее в ящик стола. Открыл — нет книги и в ящике. Это удивило меня еще больше.
— Синюков, ты взял книгу? — обратился я к соседу.
— Зачем она мне? — проговорил Синюков. — Я таких книг не читаю.
— Зря. Все б лишнее окошко было в твоей голове. Куда же она делась?
— Проживем без лишнего окошка… со своим, — огрызнулся обидчиво Синюков.
— Твою книгу, Ананий Андреевич, взяла сестра Иваковская, — сообщил Прокопочкин. — Взяла нынче утром, когда приносила градусники. Кажись, она идет, спроси у нее.
Из соседней палаты, в открытую дверь, доносился голос Нины Порфирьевны. Она вошла к нам. За нею — няни с кипами простыней, наволочек и белья. Няни положили кипы на стол и стали менять белье на пустых койках.
— Вставайте и вы, — обратилась к нам Иваковская.
— До субботы еще три дня, — сказал Синюков, всматриваясь в строгое и озабоченное лицо сестры, — а пришли менять постельное белье. Зачем?
— Так надо, — сухо улыбнулась Нина Порфирьевна. — Заботимся о вас, защитниках родины. Хотим, чтобы приятнее было вам лежать в чистых простынях. А вы недовольны, а? — И, не дожидаясь ответа Синюкова, приказала: — И белье снимайте. И быстренько.
— И белье? — удивился Синюков.
— Да, свежее наденем. И вы как куколки будете лежать.